Клим улыбнулся, поправил ремень винтовки.

– Спасибо вам! – тряхнув гривкой иссиня-черных волос, пропела Гульнара Набиева, заглядывая Елисееву в глаза. – От всех колонистов – спасибо!

Клим развел руками, мол, чем мог – помог.

Оркестр, до поры укрытый в нише багажного отделения, вступил неожиданно и очень торжественно. Клим уже слышал гимн Свободной Медеи, сочиненный каким-то безвестным желторобником, погибшим при штурме Лимеса. Ноты нашли на мертвом теле, но долгое время они провалялись в архиве, пока их не обнаружил Лускус, который и предложил сделать эту несколько помпезную, но в то же время искреннюю и простую мелодию гимном нового государства.

Толпа слушала оркестр в благоговейном молчании. Клим начал бочком пробираться поближе к оцеплению – ему вдруг подумалось, что, если он немедленно не окажется дома, не увидит жену, случится что-то непоправимое и страшное.

Под сводами вокзала отгремели финальные аккорды гимна, и Лускус, первым заметивший исчезновение Клима, завертел головой, отыскивая его. На перрон уже высыпали сотрудники Набиевой, готовые принимать драгоценный груз, а на соседний путь маневровый паровозик подтаскивал вагоны с эмблемой министерства здравоохранения, в которые планировалось перегрузить медикаменты.

– Клим! Стой! Ты куда? – заорал одноглазый, жестами показывая Панкратову, чтобы тот остановил беглеца.

– Я домой заскочу – и сразу во дворец! – вытянув шею, прокричал в ответ Клим, досадливо отпихивая лезущих со всех сторон с объятиями и букетами людей.

– Э-э… А-а-а… У-у-у… – Лускус что-то пытался объяснить ему, отчаянно размахивая руками, но за всеобщим гвалтом Клим его не услышал. Кое-как продравшись сквозь толпу, он выскочил на привокзальную площадь, плюхнулся на сиденье первого же попавшегося велорикши и прорычал:

– Гони!

– Куда изволите? – вывернув голову, любезно оскалился кривоносый рикша, нажимая на педали.

– На виа Аксельбантов. Домой! – выдохнул Клим и поднял выгнутый из листовой меди верх повозки…

* * *

Стрекотали колеса велорикши. По извилистым магистралям Фербиса, мимо знакомых улиц и башен Клим ехал домой. Вокзальный запах гари и металла сменился на пряные ароматы городского рынка, амбре помоек, тяжелый дух кожевенной фабрики, легкое благоухание цветов в сквере. Вечерело. Кое-где начали зажигаться масляные фонари, в окнах домов затеплились огни. Проплыли ворота внутренней стены, мелькнули начищенные колонны Дворца правительства, рядом с которым копошились сотни рабочих, возводящих здание будущего парламента Свободной Медеи.

Повернув с площади Вечных звезд на Двадцать третью виа, рикша нырнул в арку проездного двора и выехал на виа Аксельбантов. Впереди показалась знакомая остроконечная крыша. У Клима перехватило дыхание.

– Останови, браток. Все, приехали.

Неожиданно он вспомнил, что у него нет ни талера. Рикша со скрежетом потянул на себя тормозной рычаг, выруливая к бровке. Клим вылез, виновато наклонил голову.

– Тут такое дело, браток. Денег-то у меня того… Нету, в общем. Ты погоди, я сейчас вынесу…

– Гильдия городских перевозчиков со спасителей Отечества денег не берет! – с достоинством ответил рикша и умчался, звеня колокольчиком: «Свободен, свободен!»

Обогнув пекарню, Клим вошел в ворота и остановился. Дом, милый дом, будущее родовое гнездо Елисеевых, предстал перед ним в вечерних сумерках. Здесь все было по-старому: дровяной сарай в глубине двора, пожарная бочка у почему-то распахнутых настежь дверей, скрипучий флюгер над коньком крыши. Несколько озадачивали бешено горящие огнями окна второго этажа, но Клим как-то не задумался, зачем Медея устроила эту иллюминацию.

– Э, посторонись, олух! – добродушно пробасил за спиной у Елисеева сочный голос. Он отскочил в сторону, рука привычно легла на кольцевую рукоять звенча. А в ворота уже вломилась разудалая компания, человек пять, волокущая корзины со снедью.

– Наверх заноси! – распорядился все тот же бас, и странные гости устремились к дверям, откуда им навстречу выбежала толстая женщина в черной хламиде. Клим узнал ее – это была Панагиота, вторая жена Медеиного дяди Стаматиса Киприади.

– Ну где вас носит, бездельники! – Она вскинула дряблые руки. – Гости уже пухнут от голода. Элиас, тебя что, родила черепаха? Скорее, скорее!

У Клима вытянулось лицо. У него в доме явно праздник. Пришли гости – родня жены. Но по какому поводу? Хотя стоп! А его возвращение – это разве не повод, это разве не праздник? Ну конечно! Они узнали, что Клим вернулся, и подготовили ему сюрприз.

Широко улыбнувшись, Елисеев шагнул к дверям. На мгновение мелькнула мысль – вроде бы греческие родственники жены не особо жаловали русского зятя, но Клим тут же прогнал ее. Сейчас, когда он вернулся победителем и, чего уж там, настоящим героем, рикша его вон даже спасителем Отечества назвал, все старые распри – побоку.

«Надо бы тут фонарь повесить, – подумал Елисеев, пересекая двор. – А то свои уже не узнают». Впрочем, узнать его сейчас было бы мудрено. Обросший, в бороде, в меховом пастушьем плаще, он больше походил на бродягу.

На лестнице уже был слышен гул голосов. Отблески пламени из жилых покоев метались по стенам. Клим услышал, как торжествующе взвился голос дяди Стаматиса:

– Ага! Вот и мясо, вот и вино!

Гости ответили дружным ревом.

«Сейчас войду, встану у дверей и буду ждать, пока кто-нибудь не обратит на меня внимание. – От этой мысли Климу сделалось весело. – Интересно, кто меня первым заметит? Медея. Сто против одного – Медея. Ей, наверное, приятно, что все родственники собрались именно у нее».

Мимо, вниз по лестнице, торопливо перебирая ногами ступеньки, пробежала парочка – парень с медным кувшином и девушка, хихикающая в кулачок. Клим перешагнул родной порог и встал у раздвинутого входного занавеса, как и было задумано.

В гостиной, залитой светом двух десятков светилен, бушевало застолье. За овальным, отлитым по собственноручному рисунку Клима столом сидело множество народу. Тут была вся обширная семья Киприади и еще какие-то незнакомые Елисееву люди – мужчины, женщины, старики. По комнате с визгом носилась стайка черноголовых ребятишек, на диване в нише, заботливо укрытый двуцветной шкурой альбы, кто-то спал.

Внимание Клима привлек рослый кучерявый парень, горделиво восседавший в кресле с высокой, украшенной завитками спинкой. В его, Клима Елисеева, кресле. У парня имелся потный баклажанистый нос, покрытая черной шерстью грудь и толстенные, красные лапы, так и мелькающие над столом, над блюдами и кубками.

– Уважаемые гости! Дорогой Петрос! – перекрикивая общий шум, завопил дядя Стаматис, потрясая зажатым в руке ножом. Стало немного тише, несколько человек отложили столовые приборы и приготовились слушать. Кто-то шикнул на детей.

– Дорогой Петрос! – повторил дядя Медеи. – Мой мальчик! Вот ты и вернулся! Для всех нас это такая радость, такое событие. Мы помним тебя во-от таким крохой. Как вы с Медеечкой гуляли, маленькие, во дворе нашего дома в Салониках… Какая вы были пара…