Толстый грек едва не пустил слезу умиления, но сдержался. Клим нахмурился – у него в душе зашевелился червячок сомнения в том, ему ли посвящен весь этот гульбарий. Кучерявый волосатый детина, который, судя по всему, и был «дорогим Петросом», широко растянул в улыбке губастый рот, при этом умудрившись не перестать есть. Разорвав пополам запеченного подсвистка, он откусил громадный кусок – жир потек по небритому подбородку.

– …Мы же похоронили тебя, Петрос! – ревел между тем дядя Стаматис. Нож в его руке уже сменил высокий бокал, из которого выплескивалась на скатерть темная жидкость. – Но ты обманул саму смерть! Ты вернулся! Как настоящий грек, ты не дал убить себя всем этим… этим… злодеям!

– Т-шь! – тетка Панагиота пихнула мужа круглым локтем в бок. – Что несешь, старый?

– Молчи, женщина! – высокомерно ответил ей дядя Стаматис и вытер рукой потный лоб. – О чем это я? Ах да! Дорогой Петрос! Какая вы с Медеечкой были пара! И если бы мой драгоценный брат, мой бедный Константинас, был сейчас жив, он порадовался бы за тебя… И благословил бы! Этот так называемый муж, что окрутил Медеечку, немало выпил моей крови, да лопнет его печень. Но он наконец-то сгинул невесть где и дочь наша – а Медея нам дочь! – теперь свободна. Да отстань ты!

Последняя фраза предназначалась тетке Панагиоте, буквально повисшей на муже.

– Сестра! Уймись! – важно сказал могучий старик с седыми бровями, сидевший по правую сторону от жены Стаматиса: – Дай мужчине кончить!

За столом засмеялись. Громче всех заржал молодец в елисеевском кресле.

– Спасибо, Анаргирос! – с достоинством поклонился старику дядя Стаматис. – Но я могу урезонить свою женщину сам. Ну, почтенные родственники и дорогие друзья, давайте же выпьем за здоровье нашего Петроса и за их будущий союз с Медеечкой, который я, как старший мужчина в роду, благословляю! Амен!

– Спасибо, дядя Стаматис! – заревел Петрос, отшвырнул полуобглоданного подсвистка и вскочил, потрясая ручищами. – Я согласен! И не посмотрю, что Медейка брюхатая, с ребенком возьму! Вот какой я человек!

Гости взвыли. Зазвенели кубки, черное вино полилось на скатерть, на блюда со снедью, на пол.

– Петрос! Петрос!! – скандировало множество голосов.

У Клима на щеках набухли желваки. До него наконец-то дошло, что происходит в его доме. Радовало только одно – за столом не было Медеи. Будь она здесь, он полез бы в драку не задумываясь.

«Это хорошо, что меня до сих пор не заметили, – подумал Клим, медленно пятясь к двери. – Нужно собраться с мыслями. Похоже, я вернулся, едва не опоздав».

Выбравшись в полутемный подъезд, Клим спустился вниз под лестницу. Здесь жила тетушка Басима, помогавшая Медее по хозяйству. Клим не увидел ее в гостиной и справедливо рассудил, что может застать пожилую сирийку дома – христианская родня жены не жаловала до сих пор хранящую верность исламу женщину.

Трижды стукнув в медную дверь костяшками пальцев, Клим вскоре услышал шаркающие шаги.

– Сейчас все и выяснится, – вслух произнес он.

– Кого там шайтан принес? – проворчала тетушка Басима, отодвигая засов. Дверь распахнулась. На Клима повеяло кисловатым запахом овечьего сыра – сирийка признавала его за «настоящую» еду и всегда имела запас этого редкого пока еще на планете яства.

Она узнала Клима сразу.

– Сид Клим! О, алла! Входите же!

Ухватив Елисеева маленькой, но сильной рукой за плащ, тетушка Басима втащила его в комнатку и захлопнула дверь.

– Где Медея? – первым делом поинтересовался Клим.

– Спит она. Намучилась, бедняжка. Тяжело ей, – вздохнула сирийка, подталкивая гостя к низенькой лавочке у крохотного стола. – Вчера тошнотой мучилась, я ей корень девятицвета заварила. Наши женщины говорят – очень он от страданий помогает тем, кто ребенка носит. Сегодня полегче вроде, но сил у нее мало. А тут еще эти… нечестивцы. Понаехали – и пируют, и пируют, покарай их Аллах!

– Да объясните же толком, сейида Басима! – взмолился Клим, так и не сев. – Что тут происходит?

– Ох, сид Клим… – Сирийка горестно покачала головой, поправила темный платок и заговорила, поблескивая черными глазами: – Такое происходит, что лучше бы нам всем и не знать. Три дня назад явился этот бугай, да падет на него гнев всевышнего. Сказывала мне соседка Хинд, был он нареченным женихом нашей сейиды Медеи, да то ли погиб, то ли сгинул, когда каждый начал биться с каждым. И вот – вернулся.

Голос тетушки Басимы понизился до шепота, смуглые щеки округлились.

– Говорят, была их целая шайка. Пока шла война, скрывались они в горах. Грабили караваны, отсиживались в ущельях. А теперь вот решил он явиться под светлые очи нашей госпожи. Она, как его увидала, закаменела вся. Видеть, говорит, тебя не желаю. Я, говорит, мужняя жена, ребенка жду, и все кончено, ступай, где был. Ну, тут и налетела… саранча!

Короткий палец сирийки указал на потолок.

– Как взяли ее в оборот – аж страшно мне стало. И говорят, и говорят, и под руки ее берут, и словами оборачивают, как шелком. Меня прогнали. Уходи, мол, чужая ты, теперь мы за сейиду Медею в ответе. Это я-то чужая?! Сид Клим, разве ж так можно? О, алла…

Елисеев усмехнулся, успокаивающе погладил старушку по худому плечу.

– Успокойтесь, тетушка Басима. Ну конечно, вы нам не чужая. Спасибо за информацию. Что ж, пойду наверх. Пора обрадовать… дорогих гостей.

– Ой, сид Клим, сид Клим, – запричитала сирийка. – Что же сейчас будет?

– А что будет? – пожал плечами Клим. – Все нормально будет. Это мой дом, и я в нем хозяин. Ну, а жеребцу этому, как его бишь? Петрос? Да, так вот, Петросу прогуляться придется. До камеры в Следственном доме. Думаю, к нему там возникнут кое-какие вопросы…

И резко повернувшись на каблуках, Клим быстро вышел из комнаты тетушки Басимы, лелея в душе разгорающуюся ярость…

Наверху голосили. Хор мужских басов, разбавленных женскими сопрано, выводил тоскливую, как история греческого народа, песнь. Звенела посуда. Кто-то рыдал, истошно вопили дети. С треском разлетелась под объемными седалищами лавка. Несколько человек попадали на пол. Клим пнул дверь и вошел, раздернув занавески. Дядя Стаматис поперхнулся и замер с открытым ртом, выпучив налитые кровью глаза. Песня развалилась на куски и осыпалась под ноги пирующих. Гости в недоумении вертели головами, пытаясь понять, что случилось, а когда понимали, то тоже замирали, буравя Елисеева отнюдь не дружелюбными взглядами. Наступила относительная тишина и стало хорошо слышно, как тетя Панагиота шипит мужу:

– Я же тебе говорила! Я же тебя предупреждала! Ты никогда меня не слушаешь!

Первым нашелся, как ни странно, ражий Петрос.

– Заходи, заходи, дорогой! – заорал он, вскакивая с места. – Видишь, прямо к столу угадал. Эй, подвиньтесь, дайте место человеку! Вина налейте, мяса положите…