– Владыка, молитвами твоими спасались.

Фотий взял трясущейся рукой огурец, отгрыз.

– Мать, Софья Витовтовна, Господь услышал молитвы наши, унял алчность Юрия. Аль не молил его, гордыню свою уйми, обуздай неясыть свою. Сказывал, всяк молит Всевышнего, алчущий просит Господа приумножить его состояние, но в час смертный, покидая юдоль, ни князь, ни боярин ничего не уносит с собой. Всем покоиться, и богачу, и бедняку, рядом во чреве Матери-Земли.

Но вот в разговор великий князь Василий вступил:

– Я, владыка, дядю, князя Юрия, слезно умолял полюбовно разойтись. Перед тем, как к хану идти, просил: дядя, князь Юрий, миром спор свой окончим. Так нет, еще пуще разошелся: я, сказывал, уймусь, когда власть великокняжескую обрету.

Фотий из-под седых бровей на Василия смотрел. Заметил укоризненно:

– Гордыня обуяла князя Юрия. Забыл, что Господь карает и тех, кто даже в помыслах своих возносится.

Тут Софья Витовтовна вмешалась:

– Владыка, дни и ночи вымаливала я у Господа жену добрую для сына.

– Мудры молитвы твои, великая княгиня-мать. И каковы помыслы твои?

Тут Василий хотел вставить, что есть у него обещание взять в жены дочь боярина Всеволжского, но Софья Витовтовна опередила:

– Ни к чему нам, владыка, метаться, коли есть такая девица, внучка князя Владимира Андреевича Храброго, княжна Марья Ярославна. Вот и назовем мы ее великой княгиней московской. И лепна, и умом Бог не обошел серпухово-боровскую княжну, да и корня они одного с сыном моим, великим князем, от Калиты ведут.

Перекрестился Фотий.

– Выбор твой, дочь моя, одобряю. Дед Марьи на поле Куликовом с Дмитрием Донским плечо к плечу стояли, Русь от неверных берегли. И Богу угодно, чтоб внуки их род продолжали.

Встал Фотий, перекрестился:

– Надейся на Господа, сын мой, и да укрепится сердце твое.

Ушел митрополит, перешел к себе в палату великий князь, сел в кресло и долго думал: обиду нанес он боярину Всеволжскому, но не мог он, великий князь Василий, противиться матери, Софье Витовтовне.

* * *

Занесло Москву снегом, окольцевали сугробы каменный Кремль до самых стрельниц. Не успеет люд дороги расчистить, как снова метет.

На Рождество вернулся из полюдья дворский великого князя. Софья Витовтовна боярина не слушала, выехала на молебен в Троице-Сергиеву лавру. В пути заночевала в сельской избе. Великой княгине постелили на широкой лавке, а гридни, сопровождавшие Софью Витовтовну, в хлеву отогревались.

Боярин, старший над гриднями, говорил княгине:

– Зерна из подлюдья привезли в достатке и мяса мороженого. А меда мало.

– Из лавры ворочусь, отчет дворский даст…

Спала великая княгиня-мать чутко, тараканы покоя не давали, шебершели. Встала затемно, велела сани готовить. С рассветом выбрались, а к вечеру через открытые ворота в лавру въехали.

В морозном небе празднично гудели колокола, пели медные языки и стекался из ближних сел и деревень люд к вечерне…

Через неделю возвращалась Софья Витовтовна в Москву. У самого города ей встретился разъезд. Гридни на конях, в шубах овчинных, луки и колчаны у седел приторочены.

А над Москвой поднимались дымы. Они столбами упирались в небо. Снег большими шапками укрывал избы и стрельницы; боярские терема и колокольни, княжьи хоромы и кремлевские постройки.

Подкатили сани к красному крыльцу, остановились. Набежали холопки, высадили великую княгиню. Проворная девка венчиком валенки Софье Витовтовне обмела.

– Отчего сам-то великий князь не встретил? – спросила недовольно княгиня.

Из Нижнего Новгорода ладьи пришли без потерь. Пришли перед самыми морозами и снегами, еще реки не стали, выволокли тверичи корабли и, чтоб обшивку не разморозило и не давил на борта лед, поставили ладьи на катки, отволокли от берега.

С первым теплом, когда сошел лед и Волга очистилась от шуги, застучали топоры, а в чанах закипела смола. Корабельные мастера конопатили ладьи, меняли оснастку.

А в Кремнике в хоромах князя Борис выговаривал Репнину:

– Посадник нижегородский уведомляет, что ты, князь, с воеводой Кнышом казанцев отбросили, а они сызнова по морозу сушей к Нижнему подошли, город осадили, на стены пытались лезть. Нижний хоть и под посадником московским, но московскому великому князю не до Нижнего Новгорода… Придется тебе, князь Репнин, снова с охочими людьми паруса поднимать, да с воеводой Кнышом идти к Нижнему…

Кликнул Гаврю:

– Приведи коня.

Побежал Гавря, а Борис вышел на крыльцо. Гридин уже коня подводил.

Высокий, широкогрудый, в серых яблоках конь в поводу играл, гридин его одергивал. Придержал стремя, помог князю в седло сесть.

Борис из Кремника выехал, поскакал берегом Волги. Издалека видел, как мастеровые ладьи конопатили, на кострах в чанах смолу варили.

Не сворачивая к ладьям, поехал к карьеру. С прошлого лета здесь начали обжигать первый кирпич для будущей стройки тверского кремля.

У обрыва остановил коня и с высоты карьера смотрел, как внизу копошится множество люда. Одни замес готовили, другие забивали глиной формы. В стороне под длинными навесами сырец сушили, а у печей у открытых дверец мастеровые и рабочие ждали, когда жар спадет и можно будет доставать обожженный кирпич, относить туда, где сложенные в штабель стояли горы его.

Борис сказал на Думе, когда подготовят в достатке кирпича, тогда начнут возводить новые стены и башни, а пока ставить Кремник бревенчатый, обновить старый.

И подумал князь:

«Минует несколько лет, может, и десятилетие, когда не только кремль, но и всю Тверь, храмы и дворцы, хоромы боярские будут возводить из кирпича…»

Не спускаясь в карьер, князь поворотил коня, поскакал в Кремник.

* * *

Баню истопили отменно, пар клубами рвался в едва приоткрытую дверь, весело бурлил кипяток в большом казане, поставленном на булыжники. Пахло с прошлого года заготовленными травами.

Гавря готовил баню к возвращению князя. Загодя притащил бочоночек с хлебным квасом. Распарив березовый веник, окатил скамью крутым кипятком, сел в предбаннике на лавку у стены.

По весне, когда набухали почки, бывали дни, когда на душе Гаври делалось тоскливо. Он и сам не понимал, откуда это приходило, пока не сообразил: о доме, о деревне, какой уже нет, мысли накатывали. Давнее, давнее ворохнется, первые шаги, когда из зыбки вывалился, на улице видел деревья набрякшие, зелень лесную…

Пришел князь, порывисто распахнул дверь предбанника, спросил:

– Что, Гавря, готова ли баня?

Отрок подхватился, помог князю разоблачиться и долго ждал, когда Борис покличет его, велит веником похлестать…