Лезвие ножа наткнулось на что-то, но из-за грохота я не расслышал металлического щелчка. Максимально сосредоточившись, стал разгребать мокрый песок и почувствовал грубую поверхность камня. Мы двинулись дальше.

Позади меня раздался крик. Ужасный крик, и я узнал этот голос. «Врач! А черт! Воды!» Это был Дженкинс. Шар из белого фосфора, выброшенный после взрыва на дороге, упал ему на спину. Он прожег рубашку и кожу и начал гореть на нем. Дженкинс лежал совсем рядом, я чувствовал запах горелого мяса, но не мог развернуться на земле, которую не обследовал. Через плечо я увидел врача, ползущего по телам людей, чтобы добраться до Дженкинса. Солдаты передавали врачу свои фляги. Он держал по одной в каждой руке, а еще две тащил по земле. Мои мускулы напряглись, я ждал, что фляга заденет вилку или провод, но ничего не случилось. Врач лег на Дженкинса и попытался успокоить его, водой смывая фосфор. Но даже Дженкинс не мог вынести такой боли, а большая часть воды бесполезно проливалась мимо раны. Дженкинс кашлял, задыхался, его тело забилось в конвульсиях, должно быть, фосфор попал в легкие. Потом он затих.

А мои руки продолжали работу. Холодок пробежал от основания черепа к рукам, нервы напряглись, а руки начали дрожать. «О Господи, — прошептал я. — О Боже!» Я молился. Постепенно дрожь в руках утихла. Достаточно, чтобы продолжать работу.

Я слышал крики позади, кажется, один из солдат пытался встать и убежать, а двое других прижимали его к земле.

Металл. Холодный, плоский и круглый. Я расчистил песок и нащупал сверху детонатор, именно там, где и предполагал его найти. Полностью сосредоточился, и это избавило меня от ужаса, который охватил всех нас. В голове не было ничего, кроме информации, поступавшей от моих пальцев, и этой немой, недосказанной молитвы. Я отвинтил детонатор и выбросил его. Мина обезврежена. И двинулись дальше.

Мы спускались вниз. Я почувствовал твердую поверхность. Грунтовая дорога, ведущая на северо-запад от Джахры. О Боже! О Боже! Я подбирался к ней все быстрее и быстрее и чувствовал, как хорошо она утрамбована.

Быстрым шагом двинувшись к месту эвакуации, мы снова стали рейнджерами. Было почти четыре часа утра. Мы возвращались домой.

Трассирующий снаряд упал на дорогу впереди. Затем прогремел еще один взрыв. Мы упали на землю.

Я лежал рядом с капитаном, который достал свой тепловизор. Неподалеку от места эвакуации группировались иракские войска. Судя по жесткой дисциплине в их рядах, элитный взвод. Поскольку они стреляли в нашу сторону, у них, судя по всему, имелись приборы ночного видения или тепловизоры. Мы замерли, и они перестали стрелять. Вероятно, подумали, что мы тоже иракцы, и решили нас не убивать. Они отступали и не брали с собой отстающих.

Проблема заключалась в том, что они отступали слишком медленно.

Капитан достал рацию и попытался выйти на связь, но вертолеты оставались еще вне зоны досягаемости. Чтобы устройство заработало, они должны были находиться прямо над нами, но если они окажутся здесь, то могут попасть под вражеский обстрел. Было три пятьдесят семь. Капитан стал повторять предупредительные сигналы по рации. Снова и снова. Мы увидели новые трассирующие снаряды, на этот раз летевшие вверх. Затем последовала долгая пауза. Не знаю, сколько она длилась: секунды или минуты. Потом вертолеты одну за другой стали выпускать ракеты. Всего четыре. Капитан приник ухом к рации и приказал отступать.

Пару минут мы бежали, потом услышали, как над нами прошумел вертолет. Облако в виде гриба поднималось в том месте, где находилась иракская рота. Вакуумная бомба. Взрывной волной нас отбросило назад, подняв тучу песка.

Мы ждали, поскольку больше ничего не оставалось. Никто уже не прилетит за нами. Только не этой ночью. Дверь перед нами закрылась.

Мы рассредоточились, ожидая рассвета и новых приказов. Гроза постепенно затихала, как шторм на море.

Листки бумаги кружились в небе и спокойно падали на землю, подобно конфетти на празднике. Рашид подобрал один из них и прочитал. Война закончилась.

Ну и хорошо. Никаких приказов не поступало, и никто не прилетал за нами. Батарейка в рации садилась.

Мы решили отправиться назад в Кувейт. Одетые в иракскую форму, намеревались сдаться нашим же войскам. Пошли назад по грунтовой дороге, затем свернули к смертоносным полям, через которые ползли прошлой ночью. Дождь смыл наши следы, а вместе с ними и путь, которым мы следовали по минному полю. Дженкинс все еще лежал где-то там, за песчаными холмиками, но мы его не видели.

Наступил мрачный, серый рассвет. Дорога через гору Мутлаа превратилась в место жуткой бойни, тянувшееся далеко на север, насколько хватало глаз. Звуки бомбардировки стихли. Артиллерия молчала. «А-10» больше не поливали землю своими скорострельными снарядами, и крики смолкли. Но, подходя к шоссе, мы услышали другие звуки. Вдалеке ревели нефтяные скважины, выбрасывая в воздух шквал огня и дыма. А совсем рядом — здесь и там — и чуть поодаль, везде, куда ни бросишь взгляд, звучала музыка. Одновременно слышались военные и триумфальные марши, печальные стоны арабских любовных песен и зажигательный рок-н-ролл. Раздавались взволнованные голоса новых дикторов. Радио в машинах были включены, и звуки разносились над этим адом.

Двигатели по-прежнему работали. Грузовик полз по дороге, как умирающая черепаха. Танк стоял на склоне дюны и, казалось, готов выстрелить в любой момент. Но в нем не осталось никого, кто бы мог отдать приказ. Вместо боевого снаряжения он был нагружен одеялами, покрывалами, шелками и коленкором — добром, награбленным в Кувейте. Одежда разлетелась по желтовато-серому песку пестрым взрывом красок.

Убегая, иракцы брали с собой все, что могли унести: одежду и стиральные машины, магнитолы и кровати, еду и игрушки. Куклы Барби и черепашки-ниндзя, плюшевые звери и радиоуправляемые машинки лежали разбитые, расплавившиеся, изуродованные жаром и пламенем. Простой и неприкрытый грабеж. Но я подумал, что они воровали для семьи. Эти вещи предназначались женам и детям солдат, которые застряли в этой пустыне на долгие месяцы и, возможно, никогда не желали оказаться здесь. Таким способом они хотели доказать себе, что не зря прошли через все испытания. Нельзя осуждать их за то, что они делали. Их можно было понять. По крайней мере я мог.

Мы шли мимо этой разрухи, стараясь обходить разбросанные повсюду маленькие бомбы. Шоссе напоминало жуткий аттракцион с трупами, опаленными огнем, настолько ужасными, что от них невозможно оторвать глаз. Уродливые существа из обуглившегося, покрытого вонючей коркой материала, застывшие в позе бегства и страха, иногда пойманные врасплох. Мы могли оказаться в их числе. На одном из грузовиков солдаты по-прежнему сидели на лавках, их кожа обуглилась, на лице не осталось глаз и губ. Двое мертвецов обнимали друг друга в страхе, как перепуганные дети в темноте. В другом грузовике обгоревшие руки по-прежнему сжимали руль, расплавившийся от жара. Но тела нигде не было видно.

Я услышал стрекотание «Черных ястребов» прежде, чем увидел их. Они летели низко над шоссе. Один из них сильно накренился, чтобы осмотреть местность, и мы увидели направленное на нас дуло пулемета. «Американцы! — закричали мы. — Рейнджеры! Эй!» Я стянул куртку. Так же поступили и остальные. Мы сбрасывали одежду, как старую кожу, обнажая нашу настоящую: белую и черную, показывая, что мы — американцы, а не арабы. Вертолет сделал круг.