сплошь из камня сложенные и аллеи по дорогам. Весь воздух свежей лесной прелью проникнут»[191]. Ремизов в ответных письмах сообщал Волошину о петербургских новостях.

При всей доброжелательности и глубоком взаимном уважении отношения Волошина с Ремизовым не были творческим содружеством: слишком различны истоки их литературной деятельности, художественные пристрастия, характер писательской работы. Творческий диалог между Волошиным и Ремизовым состоялся лишь по поводу трактовки образа Иуды. Оба писателя искали его истолкование за пределами канонических церковных представлений.

В 1903 г. Ремизов написал поэму «Иуда», в которой пытался объяснить действия Иуды изнутри, вскрыть трагедию его неотвратимого предательства. Нетрадиционное понимание Иуды как «из верных верного», избранного среди учеников, чтобы «оклеветать виденье ясное, предать, любя», идущего на величайшее злодеяние во имя «победы горней», грозило преследованиями за «святотатство» со стороны духовной цензуры и осложнило печатную судьбу поэмы[192]. Волошин впервые подошел к этой теме в статье «Некто в сером» (1907), где анализировал нашумевшие произведения Леонида Андреева — «Жизнь Человека» и «Иуда Искариот и др.»[193].

«Иуда Искариот» расценивался подавляющим большинством как выдающееся художественное достижение Андреева. Мнение Волошина об этом произведении противоречило общепринятым оценкам. «Леонида Андреева никак нельзя отнести к художникам утонченным, — писал Волошин, — но в рассказе „Иуда“ его нетонкость перешла все дозволенные границы. <…> Мысль читателя, в которой строго запечатлена гармония евангельских величин, поминутно проваливается в какие-то пустоты, которые в сущности являются невинными, но неуместными изобретениями беллетристической фантазии автора. Кощунственность Иуды художественная, а не религиозная». При этом «кощунственность» предпринятого Андреевым тщательного психологического анализа акта прёдательства заключается не в разрушении общепринятых, церковных представлений, а в бесцеремонном, неуважительном, с точки зрения Волошина, отношении к первоисточнику, к символике евангельского текста, к его философским и моральным постулатам. Произвольное обращение недопустимо, ибо «каждый евангельский эпизод и каждый характер являются для нас как бы алгебраическими формулами, в которых все части так глубоко связаны между собой, что малейшее изменение в соотношении их в итоге равняется космическому перевороту». И Иуда Леонида Андреева неубедителен для Волошина, так как «внутреннее равновесие» Евангелия писателем нарушено и смысл образа утрачивается; это только писательское прозрение, но никак не разрешение поднятого вопроса.

Считая, что Андреев прошел мимо того круга проблем, с которыми связан этот евангельский образ, Волошин определил две традиции в толковании предательства Иуды. Иуда в ортодоксальном церковном понимании — «символ всего безобразного, подлого и преступного в человечестве»; и рядом с ним иной Иуда, сохраненный в еретических преданиях, — «образ человека, достигшего высшей чистоты и святости», поскольку «только самый посвященный из апостолов может принять на себя бремя заклания — предательства». Ко второму пониманию Иуды склонялся Волошин.

Такой Иуда глубоко занимал его сознание и осмыслялся в одном ряду с титанами человеческого духа — Прометеем и Фаустом[194].

В 1908 г. Волошин работал над статьей «Евангелие от Иуды», оставшейся незаконченной (ИРЛИ, ф. 562). Сохранился ее набросок-конспект, а также выписки из источников, указания литературы, пересказы апокрифических сказаний и средневековых легенд. В набросках к «Евангелию от Иуды» Волошин еще более резко отзывается о повести Андреева, чем в статье «Некто в сером»: «Недавно Леонид Андреев в своей повести „Иуда Искариот и др.“ бессознательным провидением тоже подошел к вопросу об Иуде, но исказил и изуродовал строгий образ самого сильного и посвященного из апостолов, созданный галлюцинирующей верой христианских еретиков». Волошин предполагал использовать раннехристианские еретические учения и апокрифические сказания об Иуде. В предварительных набросках к статье он дает обобщенное представление о них:

«Человечество в лице своих самых беспокойных и ищущих представителей во все времена подходило с разных сторон к вопросу об Иуде Искариотском и старалось разгадать его.

В то время как ортодоксальное каноническое предание осуждало и вечному поруганию предавало Иуду, беспокойная, в христианских ересях кипевшая мысль возвеличивала и возводила его на престол небесный, одесную Христа.

По учениям офитов, каинитов, манихеев Иуда является самым чистым и самым посвященным из всех учеников Христа.

Агнец должен быть принесен в жертву твердой и чистой рукой первосвященника, и из всех апостолов Христос для этого подвига избрал Иуду.

Подвиг Иуды безвестен, и, облекаясь в свое страшное священство, он принимает всемирный позор и поругание. Причастившись за Тайной Вечерей тела и крови Христовой отдельно от других апостолов, принимает он из рук Христа причастие соли, горькое причастие, обрекающее его жречеству предательства: „Лучше бы человеку тому и не родиться на свет“».

Опираясь на легендарные свидетельства о том, что в числе утраченных апокрифических евангелий было Евангелие от Иуды Искариота, Волошин создает свою реконструкцию повествования о Тайной Вечере как одной из ключевых глав Евангелия от Иуды. Волошин стремится соблюсти «внутреннее равновесие» с каноническим сводом и строго придерживается стиля и словесного строя Четвероевангелия. Текст этого повествования явился прообразом позднейшего стихотворения Волошина «Иуда Апостол» (1919), где также изображается Тайная Вечеря и Иуда предстает как «самый старший и верный ученик», который «на себя принял бремя всех грехов и позора мира»:

Все двенадцать вина и хлеба вкусили,

Причастившись плоти и крови Христовой,

А один из них земле причастился —

Солью и хлебом.

И никто из одиннадцати не понял,

Что сказал Иисус,

Какой он подвиг возложил на Иуду

Горьким причастьем.

                 (ИРЛИ, ф. 562)

В 1908 году, когда Волошин работал над «Евангелием от Иуды», Ремизов написал свою «Трагедию о Иуде принце Искариотском»[195]. В основе сюжета — апокрифическое «Сказание о Иуде предателе», найденное в Курской губернии[196]. Вероятно, в первой половине 1908 г., когда Волошин и Ремизов жили в Петербурге и постоянно общались, они обсуждали занимавший их сюжет. 8/21 сент. 1908 г. Ремизов писал Волошину в Париж: «Просьба к Вам: пришлите мне составленное Вами из Евангелия — евангелие Иудино. Рукопись Вашу хранить буду. Я написал представление Иуда принц Искариотский. Сейчас кое-что дополняю, но в этом месяце исполню. Очень хотелось бы сесть с Вами и прочитать. При печатании в примечании я приложу апокриф, но я не знаю этому апокрифу источник. Не свалился же он с неба в г. Путивль Курск[ой] губ[ернии]? Надумаю послать Вам еще до печати и представление и апокриф» (ИРЛИ, ф. 562). Живо заинтересованный в завершении волошинского опыта интерпретации истории Иуды, Ремизов совершил мистификацию в своем духе — информировал газетных хроникеров, будто бы Волошин закончил «рассказ об Иуде». 28 сент. 1908 г. он сообщал Волошину: «В „Руси“