— Клянись Стожаровым именем, что будешь мне рабом до гроба! Клянись своими профессиональными божками, что исполнишь всякую мою волю! И еще — клянись своими гениталиями, что никому не расскажешь про то, что я — твой повелитель, никогда не раскроешь тайны нашего уговора!

И трижды поклялся рыдающий княжич.

И я приступил к исполнению служебных обязанностей в новой должности. Стащив через голову бомжовую рубаху, которая уже тихо горела в двух или трех местах, я бросил дымящийся комок ткани в огонь. Желтые искорки зажглись на кольцах рваной кольчуги, и я властно скрестил руки на груди — не столько из самомнения, сколько из желания прикрыть прореху.

— Лито и Гнедан! Берите Рогволода под белы ручки и тащите вон из чтища. Парню нужно прийти в себя на свежем воздухе. Вы проводите его до самого Уступья и останетесь временно там, при дворе. Господина Лито я назначаю госсекретарем. — Увернувшись от очередной головни, выстрелившей из полыхавшего пня, я продолжил свою мысль: — Ты, Рогволод, в мое отсутствие будешь подчиняться его приказам. Понял?

Мой начальственный взгляд наткнулся вдруг на важную деталь — всеми забытый, на выгоревшей дотла полянке лежал… алыберский меч. Пламя уже отползло к вершине холма — а он лежал теперь как ни в чем не бывало… Только лезвие тихо лучилось белым и золотым. Кажется, оно уже остыло — стараясь не оценивать собственные действия, я нагнулся и с третьей попытки вонзил его обратно в ножны. Минута — и я уже протягивал тяжелый инструмент Гнедану.

— Надо убрать эту жуткую феньку отсюда подальше! — сказал я. — Ты хотел зарыть его в болоте — сделай такое одолжение. Только… место запомни. На всякий случай. Все — трогайтесь к выходу.

— А ты не ступаешь ли с нами? — удивился Лито, вцепляясь в плечо шатающегося княжича. — Почто тебе здесь? Часом вращается Стожар — а в чтище-то разгонь, полымя пучинное! Гневу прибудет! Под жаркую руку подвернешься!

— Я задержусь буквально на минутку. У меня важная встреча, — доверительно сообщил я госсекретарю, поворачиваясь в ту сторону, куда убежали от огня и шума толстые белые лошади. До полуночи еще минут десять… Узнать бы только, где тут прячется милая амазоночка с сиреневыми глазами — и сразу домой.

— Поспешай же, Славко! — прикрикнул мне вслед Гнедан. — Не попадись Стожару! Добро, ждем тебя в Опорье!

— Чао! — улыбнулся я и, перепрыгнув через очередной частокол, поспешил меж гудящих от пламени сосен в глубь святилища, к вершине холма.

Стожар устроил тут себе что-то вроде детской игровой площадки. Повсюду имелись забавные заборчики и арки, срубленные из толстых бревен, смолисто тронутых гарью — а между арок пугливо толпились белые лошади с дымящимися хвостами и гривами. Десятки грязных перетрусивших животных: их вытаращенные глаза уже не фиксировали ничего, кроме зарева ползущего снизу пожара, опоясавшего холм. Копытные хрипели, кусали соседей за раздувшиеся шеи и потные крупы, абсолютно не замечая самого главного — то есть меня, разумеется.

К сожалению, звери были без седоков. Напрягая хрусталики, я выискивал, не мелькнет ли поверх вздрагивающих спин легкий контур амазонки. Тщетно. Обнаженная кавалеристка пряталась, очевидно, где-то среди арок. Хищно улыбнувшись, я нырнул в темные проулки лабиринта — и тут же встретил ее.

То есть, конечно, не девушку. Ее — это собачонку. Мерзкая плешивая шавка мотнулась ко мне и, погано тявкнув раза три, вцепилась игольчатой челюстью в икру… Весила она килограмма два и существенно затрудняла передвижение ног. А потом, согласитесь, неприятно, когда вас кусает незнакомая собака, да притом еще висит на ноге, как печеночный сосальщик. Я не поручусь, что она чистит зубы по утрам. Омерзительно сморщившись, я стряхнул ее и легким движением ноги отослал в дальний конец коридора — туда, где уже приветливо гудело пламя, пожиравшее перекрытия арок.

Этот эпизод ничуть не укрепил во мне супермена. Бегло размазав по ноге кровь, выступившую из крошечных ранок на икре, я тряхнул мозгами, разгоняя всякие мысли. К счастью, впереди проявился сквозь дым ломкий фасад какого-то сарайчика — и я ожил. Моя обнаженная любовь ждала меня в уютном шалаше, и я спешил.

Ну вот я и дома. Сорвав тряпки, прикрывавшие вход в шатер, я перешагнул знакомый порог — и огромные белые крылья любви., донесшие меня к тебе, звезда моя, сквозь пожар и мордобой, трепетно сложились на могучей спине. Подниму ли тяжкий свой взгляд, чтобы увидеть утро твоего очарования, моя прелестная валькирия? Просияют ли радостью глаза воина, пришедшего за данью ласки и сладости?

Уже готовые просиять, глаза воина вперились в морщинистое и волосатое, как теннисный мяч, лицо одноглазой старухи, по-новогоднему подсвеченное снизу пламенем лучины. Бабулька мило ощерилась и, продолжая неподвижно улыбаться, на четвереньках поползла ко мне из темного угла. Она просто хотела поприветствовать молодого гостя — а коричневатые зубы оскалились как бы сами собой, от радости, то есть неумышленно.

— Пардон! Э-э… Не туда попал! — выдохнул я, отшатнувшись, — и, поспешно загородив вход каким-то бревном, разжал зубы и расслабил мышцы на лице. — Пожалуй, я пойду. Да-да: мне пора.

Как назло, в десяти метрах возник второй шалашик — чуть поболе старушкиного. И обогнуть его было попросту невозможно.

— Тук-тук, — вежливо постучал я, морально готовясь к наихудшему. — Откройте, бабушка, я вам пенсию принес.

Внутри сидела, сложив ноги по-турецки, совершенно голенькая девочка лет десяти и прижимала к груди пухлый тряпичный сверток. Мне понравилось, что девчонка была чернокожей — и это понятно: копоть от лучины, защепленной в свисавшую из-под купола цепь, лезла в глаза и мешала рассудочно мыслить.

— Могу я видеть скульптора Петрушевского? — спросил я первое, что попалось на язык. Честно говоря, мысли в голове слегка замерли от радости: не каждый день увидишь голую негритяночку — в сосновом лесу, да в ясный подмосковный вечер. Не дожидаясь ответа, я нетактично выскочил из хижины.

Пульс заметно участился: ночное небо совсем рассвело из-за пламени, и полночь явно была уже где-то поблизости — а любимой девушки все не виднелось. Я решился на последнее усилие ради торжества нашей любви.

— Скажите, а тут не пробегала моя двоюродная кузина: на лошади, полненькая такая и с косой? — бодро поинтересовался я, с лету засовывая голову обратно в шалаш. Лучинка уже погасла, и вместо девочки посреди шатра белесо светлел во мраке маленький молочный жеребенок. Он весело блеснул на меня человечьими глазами и общительно фыркнул что-то в ответ.

Я не понял, но переспрашивать не стал. Единственно из врожденной вежливости. Да ну ее, эту кузину! Удовлетворенно кивнув и, кажется, заверив жеребенка, что вернусь через минутку, я целеустремленно сдвинул брови и решительно двинулся прочь из святилища, пока крышка на черепе не обвалилась окончательно. Я в своем роде бизнесмен и не могу ждать, если девушка опаздывает на деловое свидание.

Любопытный феномен: повернувшись к шатрам спиной, я деловито спускался по узкой ступенчатой тропке меж двух прогнивших заборов, перепрыгивал через кучу холодных валунов, сложенных на манер каменной скамейки, поворачивал направо—и… опять выходил к шалашику с негритянками и жеребцами. Абзац.