— Плевать. — Налилась светом гнева Инглия. — Его обещали мне, и он будет моим, или ничьим более.

— Послушай, девочка... — Попытался успокоить ее бог грома и молний.

— Нет! Ничего не хочу слышать. Вы предатели, а не боги. — Перебила она, и вспыхнув солнечным светом залив огнем пространство, исчезла.

— Дура. — Вздохнул Перун.

***

Арканаим гудел как рассерженный улей. Такого количества войск, которое собрались: как в нем, так и в округе, столица княжества давно не видела. Люди приходили и приходили со всех сторон, вливаясь нескончаемым потоком в ворота. Те, кто их приводил, шли к князю с докладом и затем ставили временные лагеря, заполняя пространство звоном оружия и блеском доспехов. Везде звучало набатом только одно слово: «Война».

Славуня жила в огромном доме, практически одна, если не считать Орона, который стал ее тенью, выполняя роль, как верного телохранителя, так и забавного, умного собеседника. Отец и жених были заняты подготовкой к войне, и уделяли мало внимания девушке, но она не обижалась, все понимая. Уходили близкие люди с первыми лучами солнца и возвращались домой только на ужин, смертельно усталыми. Нескончаемые тренировки и слаживание войск занимали все их время и все думы, выливаясь вечером в неторопливые разговоры за столом.

Отец ничего не знал о недавних событиях, произошедших в спальне. Никто не стал ему ничего рассказывать, все так же считая, что не стоит волновать человека, который ничем не сможет помочь. Всему свое время.

Семья ждала окончательного прихода весны, когда вскроются реки, унеся с ледоходом зимнюю стужу. Ждали не просто так. Открытая вода, это одно из условий исцеления Славы. Вернувшиеся в мир русалки, холодной водой с крупинками еще не растаявшего льда, под молитву Богумира и благословение богов смоют уродство, вернут стройную фигуру и чистоту лица. Но это еще не скоро. До этого момента еще надо победить врага, наступающего с севера. Вернуть в княжество мир.

Богумир в последнее время приобрел огромный авторитет в столице, который все более и более разрастался, растекаясь людской молвой по округе. Он неожиданно стал неофициальным судьей в разрешении разнообразных споров между жителями, и Слава была необычайна горда этому. Все началось с одного случая в дружинной избе:

Служили два воина: Хомут и Правило. Достойные, уважаемые люди, чьи дома и земельные наделы, в ближайшей к Арканаиму деревеньке были соседскими. Их отцы были необычайно дружны, в свое время, нередко спасая друг другу жизни в войнах, которые вел князь, и потому спорный участок, образовавшийся между их землями обрабатывали по-братски, совместно, засеивая его рожью, которую продавали, а доход делили поровну.

Все изменилось со смертью родителей. Каждый из наследников посчитал надел своей собственностью, и предъявил претензии, обратившись к княжескому суду. Рар выслушал стороны, пожал плечами, и постановил, что раз согласия нет, и каждая из сторон имеет полное право владеть землей, то пусть и не достается она никому: «Нет проблемы, нет и споров», он запретил обрабатывать участок обоим, определив его как пустошь.

Княжескую волю ратники исполнили, но после этого окончательно стали врагами. Их многократно пытались примирить, взывая то к памяти друживших предков, то, к воинскому братству, но ничего не помогало, никто из них не делал шага на встречу. Вот тогда-то и отличился Богумир.

Как-то за трапезой, после тренировок, где собралась вся свободная от занятий и караула дружина, он вдруг вынул из котомки ржаной каравай и положил на стол:

— Помогите братья решить одну задачку. — Обратился он к Хомуту и Правило, сидящим по разные стороны стола, подальше друг от друга. — Хлеб хочу разделить, поровну, но так, чтобы еще оставить кусочек, воробьев накормить.

— И в чем тут проблема. — Ухмыльнулся Правило. — Режь на три части, две одинаковые, а одну поменьше.

— Глупый вопрос. — Поддержал его Хомут. — Что может быть проще.

— Не скажите. — Хитро сощурился Богумир. — Вопрос в том, какой рукой резать? Правой или левой?

— Какая разница? — Удивились одновременно оба воина, и заинтересованно подвинулись поближе.

— Как какая? — Хмыкнул внук Перуна. — Вот представьте, режу я правой рукой...

— И чего? — Еще ближе сели они.

— Левая обидится, посчитает, что ее обделили. — Посмотрел на них Богумир. — А если левой резать, то правая обидеться. Как поступить?

— Двумя режь. — Засмеялся Правило и его поддержал Хомут:

— Обе одной голове принадлежат и ее волю исполняют.

— Так-то да. — Нахмурился Богумир. — А вот что с воробьями делать?

— Причем тут воробьи? — Не поняли оба собеседника.

— Так каждая из рук, будет считать тот кусочек, что птичкам предназначен, своим, и в итоге не им, ни воробьям не достанется. — Вздохнул парень.

— Ты бредишь что ли, новик. — Нахмурились одновременно и Хомут, и Правило.

— Я? — Удивился Богумир. — Я нет, а вот вы оба, да. Вы две руки одной головы, князя нашего, те, что сами по себе жить удумали. Между собой поделить не можете то, что отцами вашими и делить не надо было. Нет бы взять, да совместно покрошить тот кусочек воробьям, тем, кому трудно и голодно, так вы склоку затеяли. Правды хотите? — Он встал и повысил голос. — Правда в том, что отцы ваши, по правде, жили, а вы память их предали, да склокам пустым поддались. Совестно должно быть.

Смутились воины, и глаза опустили. Прав оказался юнец. Что там делить? Ведь не голодают семьи, в достатке живут, не бедствуют. Тот кусочек земли не они, а гордыня делит.

— И что же нам делать? — Поднял глаза Правило.

— Так нет ничего проще. — Улыбнулся Богумир. — Думки свои о несправедливости в ведро с отходами отбросьте, руки друг — дружке пожмите, да обнимитесь. К князю пойдите, да покайтесь в глупости своей, да пообещайте совместно землицу ту обрабатывать, да с плодов, что она народит, сирых да убогих кормить. Тем и себе в душе благо поселите, и князя порадуете, и богам угодите, ибо нет ничего более достойного, чем добро в мир нести.

Помирились враги. Последовали мудрому совету, и князь вернул удел.

С того случая, и стал Богумир своеобразным судьей, к которому с просьбами разрешать споры и давать советы, потянулись люди. Он никому не отказывал, честно и справедливо, с мудростью старца, примерял спорящих,