В последний день 1951 г. Черчилль поездом отправился из Лондона в Саутгемптон, где снова поднялся на борт «Куин Мэри». Первый день нового, 1952 г. он встретил в море. Во время плавания Колвилл предложил было Черчиллю почитать подготовительные материалы для переговоров с американцами, но он отказался, заявив, что отправился в Америку «восстанавливать отношения, а не заключать сделки». Однако экономист Дональд Макдугалл, показавший Черчиллю конспект экономической части переговоров, был весьма польщен тем, что Черчилль, просмотрев его, «вернул мне с мастерским комментарием в истинно черчиллевском стиле».

4 января 1952 г. «Куин Мэри» вошла в порт Нью-Йорка. Из Нью-Йорка Черчилль на президентском самолете улетел в Вашингтон. Вечером они с Трумэном ужинали на борту яхты. Черчилль высоко оценил действия американцев в Корее и проводимое ими перевооружение. «Теперь свободный мир – не голый мир, – сказал он, – а перевооружающийся мир». Он надеялся, что американцы присоединятся к Британии и направят свои силы для обеспечения свободы судоходства в Суэцком канале. Собираясь после ужина в британское посольство, Черчилль сказал Дину Ачесону, государственному секретарю Соединенных Штатов: «У вас нет ощущения, что сегодня за столом собрались мировые правительства не для того, чтобы установить господство над миром, а чтобы спасти его?»

Переговоры в Вашингтоне продлились два дня. Говоря о НАТО, Черчилль пообещал, что Британия внесет максимальный вклад, на какой только будет способна. «Наша цель, – сказал он Трумэну на первом официальном заседании конференции, – добиться того, чтобы усиление Запада уменьшило советские страхи по поводу дружбы между Британией и Соединенными Штатами; чтобы они больше опасались нашей вражды, чем дружбы и, соответственно, сами стремились к дружбе с нами». Идеи Черчилля были глубоко продуманы и четко выражены. Тем не менее один из присутствовавших британских дипломатов записал в дневнике: «Трумэн несколько раз был весьма резок с беднягой Уинстоном, и после одной из наиболее эмоциональных деклараций старика о вере в англо-американское сотрудничество оборвал его: «Спасибо, господин премьер-министр. Мы можем передать это для работы нашим советникам». Немного обидно».

На четвертом заседании Черчилль выступил за создание европейской армии как единственный способ интегрировать немецкие вооруженные силы в систему западноевропейской безопасности. Но предупредил, что продолжающаяся война во Французском Индокитае, где французы сражаются, отстаивая свою дальневосточную империю, означает, что Франция делает не все возможное ради создания европейской армии. «Если бы не это, – сказал он, – Франция была бы сильнее и, соответственно, более охотно разрешила и немцам стать сильнее».

Во время переговоров в Вашингтоне Трумэн и Черчилль подтвердили соглашение, ранее заключенное Трумэном с Эттли, насчет того, что американцы не станут наносить атомные удары с американских военных баз в Новой Англии без согласия Британии.

Позже, сообщая об этом соглашении в палате общин, Черчилль упомянул и о собственной британской атомной бомбе. «Я был не в курсе, пока не занял этот пост, – сказал он, – что правительство социалистов не только заказало исследования по разработке атомной бомбы, но и создало, израсходовав миллионы фунтов, серьезное предприятие для ее регулярного производства. Это оружие будет испытано в 1952 г. по соглашению с правительством Австралии в подходящем месте на их континенте».

9 января Черчилль уехал из Вашингтона в Нью-Йорк, а через двое суток отправился в Оттаву, где выступил на банкете, устроенном в его честь канадским правительством. Он сказал, что, несмотря на безоговорочную капитуляцию Германии и Японии, мир не спокоен. Что сейчас лишь Организация Североатлантического договора является надежным гарантом не только предотвращения войны, но и победы в случае, если наши надежды на мир не оправдаются.

После банкета Черчилль вернулся в Вашингтон, где два дня в британском посольстве готовил речь, с которой собирался выступить в конгрессе. Большую часть работы он проводил в постели. 17 января в 11:20 утра он еще не вставал, хотя через сорок минут его ждали в Капитолии. Только благодаря сверхъестественным усилиям и эскорту мотоциклистов он успел вовремя. «Под давлением и под угрозой коммунистической агрессии, – сказал он, – только единство Соединенных Штатов с Британией и Британским содружеством, а также новое единство, складывающееся в Европе – и особенно обнадеживающее согласие между Францией и Германией, – все это определит, возможно, через несколько поколений, судьбу мира. Если это оправдается, а пока, безусловно, оправдывается, то кремлевским архитекторам придется строить совсем иную и более совершенную мировую конструкцию, чем они планировали».

Черчилль говорил в конгрессе и о Ближнем Востоке. Он сказал, что одной Британии невозможно нести ответственность за обеспечение свободы вокруг важнейшей водной артерии – Суэцкого канала, что это должно стать делом международного сообщества. В данный момент в зоне Суэцкого канала находится более 80 000 британских войск. Даже символическое участие США, Франции и Турции может подать знак единства, который нас вдохновит. И он не считал бы преувеличением, что эти символические силы приведут к тому, что миролюбивая политика четырех держав может сыграть решающую роль и положить конец массовым волнениям на Ближнем Востоке, где кроются опасности не меньшие, чем те, с которыми Соединенные Штаты столкнулись в Корее.

Затем Черчилль коснулся Ближневосточного региона, где, как он выразился, «солнце по-прежнему пополам с тенью». Он сказал в конгрессе: «Со времени декларации Бальфура у меня было желание, чтобы евреи обрели национальный дом, и я приложил к этому немало усилий. Я с удовольствием отдаю дань уважения тем, кто основал Государство Израиль, кто упорно защищает себя и предлагает убежище огромному числу еврейских беженцев. Надеюсь, с помощью новых переселенцев они смогут превратить пустыни в сады. Но если они стремятся к миру и процветанию, они должны приложить все усилия для возобновления и поддержания дружественных отношений с арабским миром, без чего нам всем грозят огромные беды».

Обратившись к Европе, Черчилль заговорил о предотвращении третьей мировой войны объединенными вооруженными силами. «Чем раньше это будет сделано, – сказал он, – тем раньше мы почувствуем себя в безопасности. А страшные возможности атомной бомбы представляют в настоящий момент наиболее эффективное средство сдерживания и самую эффективную гарантию победы, если война начнется».

Днем, во время пятого, заключительного заседания вашингтонской конференции, Черчилль объяснил Трумэну свое нежелание встречаться с советскими лидерами: «До тех пор пока они не продемонстрируют, что готовы к достижению взаимопонимания с миром демократии, есть опасность, что, если такая конференция состоится, а затем развалится, люди уверятся, что война неизбежна. Но если демократические страны предпримут активные усилия, чтобы донести до людей за «железным занавесом» подлинные факты, то кремлевские вожди, опасаясь недовольства масс, которые они держат в кулаке, могут согласиться возобновить конференцию, которая может возродить большие надежды».

Черчилль был полон решимости найти выход из тупика холодной войны. На следующий день он поездом отправился из Вашингтона в Нью-Йорк. «У меня только что завершились самые напряженные на моей памяти две недели, – написал он Клементине из Нью-Йорка 20 января, – и я остаюсь здесь на 48 часов, чтобы прийти в себя. Никогда не было такой круговерти людей и проблем, а эти две речи стали весьма тяжелым испытанием». Через два дня он отплыл в Англию и прибыл в Саутгемптон 28 января.