Я светила ему, а сама глядела по сторонам.

Ночь выдалась тихой и прохладной; в воздухе уже чувствовалась близкая осень. Пахло яблоками, хвоей, а еще благоухал шиповник – те небольшие кустики, что я посадила, дали хоть по одному бутону и теперь цвели среди флоксов и георгин, и должны были цвести вместе с астрами и хризантемами, и еще позже, до самого снега…

– Никак, госпожа, – хмуро сказал Кензи, отставив масленку. – Заржавело насмерть, тут только молотком отбивать.

– Ясно… – мне вдруг стало не по себе, но я встряхнулась и сунула ему лампу. – Свети теперь ты!

«Ну, если деревья не пошутили… Расковник-трава, отвори мне двери!»

Ржавые замки грянулись оземь, а створки приоткрылись, стоило мне коснуться их цветком папоротника. Я до последнего не верила, что он поможет, ан поди ж ты!

Хорошо, что Кензи заблаговременно смазал петли, не то двери скрипели бы на все поместье…

– Вот так чудеса, – прошептал он. – Научите, а, госпожа?

– Хозяин тебя научит, а то и проучит, – ответила я. Не говорить же ему про расковник в самом деле. – Свети как следует! Что тут, ступени?

– Ага, раз, два… Шесть штук, госпожа. Дайте руку, они совсем истертые…

В самом деле поскользнуться на старых замшелых ступенях было легче легкого, и рука Кензи пришлась весьма кстати.

– А что вы ищете? – спросил он, оглядываясь.

Света едва хватало на то, чтобы рассмотреть ближайшее надгробие. Я пригляделась: вот отец Грегори, а рядом – его мать. Дальше – деды и прадеды… Но где же искать хронику и кинжал?

«Если последним, кто убил фею, был Годрик Норвуд, – решила я, – то искать сперва нужно у него! Если там не окажется нужного, что ж, придется потревожить всех…»

– Гай, – прочитала я, наклоняясь к надгробным камням. – И Грей, его брат. Гленн… Гордон… Вот, Годрик!

– А вот еще один, – добавил Кензи, зажегший припрятанную свечу.

Я невольно взялась за голову, вспоминая, в какие примерно годы жил нужный мне Норвуд. Нет, этот был лет на сто постарше, а другой – на все двести…

Годрик Шестой – это имя явно любили в семье Норвудов – обнаружился не скоро, и гробница его выглядела так, словно о ней позабыли прежде, чем о могилах его пращуров.

– Господин Норвуд, – произнесла я одними губами, – если то, что я ищу, у вас, прошу, отдайте… Иначе мне никак не выручить Грегори, а он последний из вашего рода…

Камни хранили молчание, да и цветок папоротника ничем не помог. Своротить же вдвоем с Кензи крышку саркофага мы бы не смогли, тут нужна была сила Грегори. Он, правда, сперва оторвал бы мне голову за такое кощунство!

Не Гай, не Грей… Кто же?

– Простите, госпожа, – шепотом сказала я Эмилии Норвуд. На ее надгробии была высечена фигура милой молодой женщины с длинными вьющимися волосами. Голова ее была повернута к надгробию мужа. Или его – к ней? – Я пытаюсь спасти вашего сына, но никак не найду последнего, что мне нужно для этого.

– Осторожно! – Кензи оттащил меня в сторону: я, видно, прислонилась к могильной плите, и та сдвинулась неожиданно легко… – Ничего себе!

– Убери руки и подай светильник! – приказала я и наклонилась ниже.

Эмилия Норвуд покоилась в гробу не так, как принято, на спине, со скрещенными на груди руками. Она лежала на боку, поджав ноги, одной рукой словно бы держась за руку мужа – его гробница была совсем рядом, – а другой прижимая к груди какой-то сверток.

– Госпожа, – сказала я, сглотнув, – позвольте…

Истлевшая рука будто расслабилась, когда я попыталась осторожно, не потревожив покойную, взять непонятный предмет, и Кензи вскрикнул, тут же зажав себе рот ладонью. Впрочем, и мне показалось, будто Эмилия сама повернулась так, чтобы я могла взять книгу, – а это оказалась именно она.

– Благодарю, госпожа, – шепнула я, положив на ее изголовье цветок шиповника, – спите мирно. Я не дам вашего сына в обиду. Ну а если не справлюсь, надеюсь, меня положат рядом с ним, как вас с вашим мужем…

Кензи помог вернуть на место надгробие, и мы вышли в летнюю ночь. Как же свободно дышалось под звездным небом!

Оказалось, цветок папоротника может и запереть двери, если попросить как следует, и усыпальница обрела прежний вид. Кензи, почесываясь от крапивных ожогов, побрел на конюшню, а я вернулась в спальню и развернула ткань, в которую была завернута книга.

Не такая уж толстая, она показалась мне очень тяжелой, и я поняла почему, когда вынула из корешка недлинный, с ладонь, узкий и острый кинжал без гарды. Он был тусклым и темным даже в свете свечи, и видно было, что ковали его в незапамятные времена либо же просто не озаботились выгладить клинок до зеркального блеска. Смертью веяло от него, но не человеческой, а еще чем-то чуждым, не враждебным, но…

«Это он, – поняла я, взвесив на ладони увесистый клинок из небесного металла. – И я не промахнусь, не будь я Беллатриса Норвуд!»

Наверно, я удивилась бы своим мыслям, но тут Грегори негромко спросил:

– Где тебя носит всю ночь?

– А вы почему не спите? – спросила я, пряча кинжал в рукаве.

– А должен? После твоих травок? – фыркнул он. – Ты думала, я не различу их запаха?

– Не злитесь, сударь, – тихо сказала я и протянула ему книгу. – Я нашла тайные хроники. Мне кажется, читать их должны вы.

– Но как… – Грегори сел и протянул руку, приняв хроники на ладонь. – Где?..

– В усыпальнице, как я и думала. И не вздумайте обозлиться на то, что я взяла с собой Кензи! Он боится меня как огня, а еще он – прекрасный взломщик, – поспешила я сказать, уповая на то, что Грегори за мной не следил.

– То есть все это время книга была рядом? И если бы я не забыл… – Он бережно развернул ее, и на пол порхнуло несколько сложенных листов бумаги. – Что это?

– «Мой дорогой сын, – прочитала я, подхватив первый листок, – даже если ты полетишь быстрее ветра, смерть настигнет меня раньше, чем ты вернешься домой. Мальчик мой, я долго ходил по краю и вот – оступился. Не повторяй моих ошибок, молю, потому что конец рода Норвуд означает конец всему… Запомни…» – Я подняла на него глаза. – Сударь, мне кажется, это слишком личное, и читать это должны вы один.

– Нет, – ответил Грегори. – Я уже раз читал это письмо в одиночку. Теперь я помню… или мне кажется, что я помню, как пил стакан за стаканом, а потом хотел сжечь эти страницы… Да только подумал –