монотонными переходами, прерывающимися появлением у орудия командира батареи или самого генерала Маркова и командой: «Номера на передки садись! Орудия рысью марш!» Наскоро вскочивши кто на передок, кто на лафет или зарядный ящик, мы обгоняем колонну и идем вперед к цепям прогонять бронепоезд или сбивать пулеметы. Ясно помню, как под Выселками мы под обстрелом неслись вперед сбить пулеметы противника у мельницы. Едва успевши вскочить на переходящий на рысь зарядный ящик, я увидел ловко на ходу прыгнувшую и примостившуюся на стреле ящика (окованный железом деревянный брус, соединяющий ящик с передком) Домну Ивановну. На мое удивленное замечание: «Куда вы, Домна Ивановна, ведь только одно наше орудие идет в цепи», – она спокойно возразила: «Вот потому-то мне и надо быть с вашим орудием; не дай Бог, кого-либо пуля зацепит!» И так всегда Домна Ивановна находила, где ей «надо быть». Господь хранил ее, и она отделалась только двумя ранениями.

В тяжелом и неудачном бою под Шишкином в декабре 1918 года, где был убит у орудия полковник Миончинский, Домна Ивановна под пулями переходила от орудия к орудию и наливала из фляжки каждому поочередно стопочку разбавленного спирта, а на закуску давала по ломтику хлеба с куском сала. Кухни в этот день мы не видели и ночью вышли, ничего не евши.

Вспоминаю конец марта 1919 года в Донецком бассейне. Наше орудие еще до рассвета заняло позицию в стороне от железной дороги, ожидая «Черномор» – красный бронепоезд с командой из матросов, причинявший нам большие неприятности.

Недалеко у железной дороги – полуразрушенная гранатой будка путевого сторожа. Холодно, острый ветер и мелкий частый дождик, постепенно проникающий струйкой за воротник шинели; влага пропитывает обувь, одежду и папаху. Прибывши за несколько дней до этого из госпиталя после сыпного тифа, я был еще очень слаб и в каком-то пассивном состоянии лег на мокрую землю возле колеса стоящего на позиции орудия и задремал с мыслью: «Хоть бы «Черномор» скорее появился, чтобы согреться и избавиться от противной мелкой дрожи»… Вдруг чувствую, что кто-то трясет меня за плечи, и слышу настойчивый голос Домны Ивановны:

– Прапорщик Лисенко, идите скорее чай пить, командир взвода разрешил по очереди пройти закусить.

Действительно, подошел прапорщик М., сменивший меня у орудия. Вместе с Домной Ивановной я прошел к разбитой покинутой будке.

Оказывается, наша сестра заставила ездовых закрыть от ветра и дождя деревянными щитами разбитые окна и стену будки и вскипятила воду в котле уцелевшей печки. По очереди Домна Ивановна поила нас всех чаем, прибавляя «для дезинфекции» немножко спирту, и угощала ломтем хлеба с неизменным салом. Где и как она все это доставала, никто из нас не спрашивал. Промокшие и голодные люди веселели, согретые заботой нашей сестры милосердия – казачки.

Много можно вспомнить таких эпизодов боевых будней, когда Домна Ивановна, исполняя свой прямой долг – перевязки раненых и лечения вольных, – находила еще время и силы своей заботой скрашивать тяжелую жизнь строевого состава.

После первого похода часть наших казаков перешла в казачьи части, но Домна Ивановна осталась с нами – марковцами.

* * *

В Галлиполи в наш дивизион были зачислены офицеры разных расформированных артиллерийских частей. Среди них был и кадровый офицер, командовавший батареей на германском фронте, капитан Я. Нам он казался пожилым, так как ему было уже за тридцать. Тактичный и добрый, он быстро завоевал общее уважение и симпатии. По прибытии в Болгарию, где не сразу наладилась наша жизнь, его единогласно выбрали заведовать артельным хозяйством. Несмотря на прогрессирующее уменьшение отпуска сумм на довольствие, он прекрасно поставил питание дивизиона. Завел целое хозяйство – огород и свиней, – чтобы улучшить довольствие; по ночам он уезжал в горы, в далекие села, дабы рано утром попасть на базар и к жителям и достать свежие и дешевые продукты. Все мы ценили его энергию, настойчивость и удивлялись положительным результатам.

В 1923 году я покинул Болгарию и уже в Чехословакии узнал, что Домна Ивановна вышла замуж за капитана Я. Мои друзья перед Второй мировой войной ездили в Болгарию и встречали чету Я. и их подрастающую дочь.

Трогательно отзывалась Домна Ивановна о всех нас, живущих и ушедших в мир иной, и говорила, что все мы были для нее как «родные дети». Пусть мои далеко не полные и краткие записки будут моей данью благодарности этой исключительно скромной и героической русской женщине.

Д. Свидерский[427]

Высшая наша награда[428]

И вспомнила седая голова: мы уходили из холодного и почти враждебного нам, добровольцам, города Ростова, последнего кусочка родной земли, где еще развевалось наше трехцветное знамя, где была еще Россия!.

Наша 3-я батарея полковника Ерогина, почти исключительно составленная из безусой молодежи, была в вагонах и на платформах на железной дороге и, приданная генералу Маркову, держала фронт против Батайска.

После приказа уходить, разгружаясь с нашего поезда почти уже в темноте на станции Заречная и снимая наши две пушки с платформ (наш «бронепоезд», который мы как-то состряпали почти из ничего), мы уже слышали страшную стрельбу в самом городе: туда вламывалась, уничтожая всех и все на пути, «красная Свобода»!.. Сатана там правил бал!..

Уже в строю мы покидали станцию Заречную, и нам уже стреляли в спину!.. Мы – Добровольческая армия: два Верховных Главнокомандующих Вооруженными Силами России, 33 боевых и опытных генерала, известных еще по Великой войне, около 700 штаб-офицеров, около 3000 обер-офицеров, юнкеров, кадет, вольноопределяющихся (и это – из многомиллионной Российской Императорской армии и даже из почти переполненного офицерством города Ростова!!), 127 сестер милосердия, 21 врач, 25 фельдшеров и санитаров и, наконец, студенты, учащиеся, девушки-доброволицы и добровольцы, почти дети, умолявшие нас записать и их в нашу армию: «Дяденьки, примите и меня с вами, ей-богу, мне скоро будет 15 лет». И это – тоже из большого города, где было сотни тысяч населения и много, много способных взяться за оружие! И вся армия наша – всего-навсего менее четырех тысяч!

Но нас вел генерал Корнилов, и мы пошли, ушли в полную неизвестность!.. По завету генерала Алексеева мы пошли зажечь где-то Светоч Божьей Правды и человеческой совести, среди красной и кровавой тьмы, уже захлестнувшей нашу Родину Россию…

Наш первый бой – большое село Лежанка, где 39-я Кавказская дивизия, ставшая уже красной, и почти все население села (иногородние) встретили нас жутким огнем и упорным сопротивлением.

Но сам Корнилов был со своими доблестными корниловцами, овеянными доблестью и славой еще в Великую