рада, что вам нравится, – Сашка нервно одернула подол. Легкость, с которой Физрук менял ипостаси, мешала ей выбрать правильную линию поведения. Ей неудобно и страшно было говорить со структурой, которую нельзя было назвать даже «существом», но образ юного Дим Димыча теперь казался фальшивым, чуть ли не издевательским.

– Я привык видеть вас в джинсах, – он говорил светским тоном, как на вечеринке. – Это удобно, но совершенно не женственно. Теперь вы повзрослели, вы отлично выглядите. Такие формы…

И он явственно покраснел.

– А раньше вы не отвешивали мне комплиментов, – Сашка еще раз одернула подол, хотя секунду назад поклялась себе никогда этого не делать. – Тем более таких двусмысленных.

– А раньше вы могли на них купиться, – он подмигнул. – А теперь вас на мякине не проведешь… Итак, вы поработали над ошибками и кое-чего достигли, да?

Его зрачки-диафрагмы расширились, выбиваясь из образа Дим Димыча, и тут же сузились опять. Сашка заметно вздрогнула. Он весело улыбнулся, будто подтрунивая над ее боязливостью.

– Я Пароль, – сказала Сашка.

– И что вы будете делать с этим знанием? – он энергично потянулся, разминая мускулистые руки, высокий и массивный, как шкаф. Затрещал пиджак.

– Что делать? – Сашка растерялась. – Ничего. А что я могу сделать? Мой куратор…

И она запнулась, будто в горло ей насыпали песка. Физрук сдвинул брови, кивнул, давая понять, что продолжать необязательно.

– Вы одновременно… прямо сейчас… занимаетесь с первокурсниками физкультурой? – безнадежно спросила Сашка. – Баскетбол, растяжки, настольный теннис… В том времени? В прошлом?

– Время – не поток, это структура, – сказал он мягко, будто объясняя дошкольнику азы арифметики. – Я не существую от момента к моменту. Я занимаю событийный ряд сейчас, тогда, всегда…

– Тогда вы знаете, сдал ли экзамен третьекурсник Егор Дорофеев, – Сашка задержала дыхание.

– Глагол сослагательного наклонения, – Физрук кивнул, будто вспомнили о добром знакомом. – Перед ним лежит веер возможностей, но выбор еще не сделан. Он пойдет на экзамен через несколько месяцев, но пятнадцать лет назад.

В холле зазвонил звонок. Индивидуальные занятия не были привязаны к расписанию пар, но звонок работал как обычно – длинный, повелительный, дребезжащий окрик. По звонкам можно было определять время, не глядя на часы.

– Дмитрий Дмитриевич, – Сашка выговорила эти слова с металлическим лязгом, – мне придется учиться дальше. Это неизбежность, судьба, рок, принуждение… короче, это не зависит от моей свободы, и это не мое решение.

– Я вам по-человечески сочувствую, – сказал он серьезно и тут же поморщился: – Тьфу, звучит лицемерно. Извините. Я понимаю, что вы ни при чем, я вас не виню, отношения внутри кафедры вас тем более не касаются, надеюсь, Николай Валерьевич вам об этом напомнил. И я, со своей стороны, обязуюсь выполнить все условия, положенные по программе и предписанные методикой.

Сашка ощутила надежду – он говорил спокойно и доброжелательно, безо всяких подтекстов. Возможно, он сорвал уже злость на Стерхе – если он способен на злость. И смирился с тем, что Сашка сдала экзамен, – если способен смиряться. Или другие, не представимые Сашкой процессы произошли в его структуре, которая располагается и длится во множестве измерений. Но теперь он будет ее учить. Он же преподаватель, он обязан…

Физрук вытащил маркер из стакана-держателя. Вопросительно посмотрел на Сашку, будто проверяя, готова ли она. Сашка, как могла, изобразила готовность работать, внимание, прилежание, концентрацию – как если бы он держал в руке не пластиковый маркер, а ключи от ее судьбы.

Он провел горизонтальную черту. Рука его размазалась в движении, не отрывая маркера от доски, выписывая графические кружева. Схема сложилась в единое целое, ожила – и накрыла Сашку будто слоем отвратительной липкой паутины: безнадежность. Выхода нет. Стагнация, распад, зубчатые жернова, которые перемалывают в крошку; Сашка терпела несколько секунд, а потом зажмурилась, и слезы сами потекли из глаз – будто от едкого лука.

Прошелестела губка, стирая схему с доски, и звук был похож на пение сверчков.

– Время, Самохина. Занятие закончено.

* * *

«Жить – значит быть уязвимым. От кромешного ада отделяет стенка мыльного пузыря. Лед на дороге. Неудачное деление стареющей клетки. Ребенок подбирает с пола таблетку. Слова цепляются друг за друга, выстраиваются, повинуясь великой гармонии Речи…»

Текстовый модуль соскользнул с колен и грохнулся на пол. В который раз – в сотый? В тысячный? Вот почему у этой книги такая рваная обложка, такой битый и мятый корешок…

Сашка встала и почти на ощупь выбралась на балкон. Ни в комнате, ни снаружи не горел свет, но не темнота застилала ей взгляд, а информация, которую Сашка не могла пока структурировать.

Великая Речь прекрасна и гармонична. Отчего же мир, который она описывает, уродлив и отравлен страхом? Что должна сделать Сашка, ведь она не может бездействовать, не может больше отказываться, этот путь теперь закрыт…

В темном небе светились три красные точки. Сашка прищурилась; не три, а только две, красная и белая. Очень высоко над Торпой, следуя по дальнему маршруту, летел самолет, и Сашка могла бы, пожалуй, дотянуться до него и узнать, что делают люди на борту, и кто сидит в пилотских креслах, и увидеть его путь как две половинки одной дуги, одна протянутая в прошлое, а другая в будущее, и будущее неопределенно – веер возможностей. Но и прошлое неопределенно тоже…

Свойство всех самолетов – падать. Страх – это любовь… Как сформулировать приказ – «не бойся», – не используя отрицательной формы, выкинув частицу «не»?

– Осмелься, – шепотом сказала Сашка.

Порыв ветра прошелся по Сакко и Ванцетти, закручивая смерчами желтые мокрые листья.

* * *

Воскресным утром она вошла в здание аэропорта города Торпы, и вслед оборачивались мужчины и женщины, первые с азартным интересом, вторые с интересом ревнивым. Сашка плыла, как в шлейфе, в облаке хороших духов, чуть покачиваясь на каблуках безукоризненной формы, в платье выше колена, отлично скроенном и удачно подходящем к фигуре.

– Девушка, сегодня праздник?

Неизвестный юный карьерист в костюме с галстуком решился догнать ее и потащился рядом. Под ее взглядом, брошенным вскользь, почти растерял решимость:

– Вы кого-то встречаете?

– Жениха, – отозвалась она с интонацией Снежной Королевы. И карьерист отстал.

В зале толпились встречающие. Сашка, возможно, выглядела глупо, как гостья в вечернем платье на пижамной вечеринке. Ей было плевать на случайных свидетелей. «Осмелься» – стучал пульс в ушах.

Она выйдет к самому трапу. Она посмотрит сквозь стекло пилотской кабины. Она скажет – «Привет» как ни в чем не бывало…

…И ведь под платьем на ней превосходное белье. Как идут ей, оказывается, все эти ажурные штуки, над которыми она смеялась в свое время,