Радикализм ленинской программы был отрицательно встречен в Совете рабочих и солдатских депутатов. Там сочли, что ставка на конфронтацию с Временным правительством, а также отказ от «оборончества» в пользу скорейшего мира дестабилизируют внутреннюю ситуацию в России и играют на руку немцам. Несмотря на то что от войны устали все, сепаратный мир воспринимался как позор для России. В этот период антивоенно настроенный поэт В. Горянский пишет следующие строки, передающие «оборонческие» настроения обывателей: «…Германия, стража Железного трона! / На каждую сотню твоих побед / Разве же сотни наших нет? / Есть. Мы равны. / А теперь / Оборона: / Надо волю беречь от Железного трона, / На котором кровожадный сидит зверь, / Не на жизнь, а на смерть…»

Агрессивная риторика вернувшегося из‐за границы Ленина утомляла обывателей, ждавших установления внутреннего мира. Во время выступлений лидера большевиков с балкона захваченного дворца балерины юмористы из толпы приветствовали его: «Браво, Кшесинская!»[2557] Однако прозвище «Кшесинский» не закрепилось за Ульяновым — обыватели начинали искать немецкие корни большевиков.

Ил. 220. Ре-Ми. Все совершенствуется // Новый Сатирикон. 1917. № 15. С. 16

Уже в конце апреля в журналах впервые появляются карикатуры, на которых Ленин и ленинцы представлены немецкими агентами (впрочем, первые слухи о том, что большевики — немецкие шпионы, возникли еще летом 1914 г., когда социал-демократы пытались организовывать антивоенные митинги). Ре-Ми проводил параллель между «пломбированным вагоном», в котором социалисты (включая меньшевиков и эсеров) приехали из Швейцарии в Россию через территорию Германии, и Троянским конем, решившим исход войны греков с защитниками Илиона (ил. 220). Следует отметить, что «желтые» газеты, в отличие от иллюстрированных журналов, учитывая сроки издания, быстрее реагировали на текущие события. Так, тема «Троянского коня» возникла в «Петроградском листке» уже 10 апреля. Апогей же антиленинской карикатуры приходится на июнь — июль 1917 г., когда по вине большевиков в Петрограде происходят беспорядки.

В мае 1917 г. А. Ф. Керенский начинает пропагандистскую кампанию по агитации за летнее наступление на фронте. Хотя договоренности с союзниками о наступлении на Восточном фронте были достигнуты еще до революции, учитывая вклад нового военного министра в пропаганду этой операции, современники ее называли не иначе, как «наступление Керенского». Впрочем, оправданием этого может служить риторика, которая использовалась для агитации: «Мы идем добывать трудовому крестьянству землю и волю и, сильные своей дисциплиной, добудем их. Мы завоюем тот мир, к которому стремимся, никого не желая грабить и обижать», — говорил военный министр[2558]. Не случайно еще в самом начале войны среди солдат из крестьян распространился слух, что все раненые получат землю за счет завоеванной у германцев территории[2559]. «Земля и воля», названные целью наступления, конечно же, были куда ближе и понятнее чаяниям простого народа, нежели призрачные Босфор и Дарданеллы П. Н. Милюкова. В майском номере «Нового Сатирикона» после того, как Милюков ушел в отставку, появилась карикатура Ре-Ми, изображавшая барахтающегося бывшего министра иностранных дел Временного правительства в водах Босфора. Пытаясь догнать уплывающий от него портфель, Милюков бормотал: «Какое, однако, чертовски быстрое течение в этих проливах!»[2560]

Тем не менее переоценивать лозунг «Земля и воля» не следует, в революционную эпоху ХX в. он означал уже не то, что в веке XIX. Городская смеховая культура приписывала ему новые значения, и в условиях ухудшения продовольственной ситуации обыватели чаще иронизировали на его счет. М. М. Пришвин вспоминал, что в начале 1918 г. «землей и волей» прозвали лепешки, слепленные из навоза, иногда продававшиеся в Петрограде аферистами[2561]. Однако в мае 1917 г. Керенский вкладывал в него прежний, народнический смысл, и какое-то время эта стратегия себя оправдывала.

Антивоенная пропаганда большевиков вступала в противоречие с официальной позицией Временного правительства и поддерживавшего его Петросовета. В сатирической печати в мае — июне громче зазвучала тема большевиков-предателей. Помимо «немецкого следа», в деле ленинцев стали искать следы контрреволюционеров-черносотенцев. Так, на одной из карикатур «Пугача» за спиной выступающего на митинге Ленина расположился Н. Е. Марков 2‐й (ил. 221 на вкладке). Однако кроме большевиков у правительства были и другие проблемы в виде усугублявшегося продовольственного, финансового кризиса, ухудшения криминальной обстановки. Сатирическая печать высмеивала страхи обывателей на этот счет, фиксируя тем самым смену общественных настроений. На одной из карикатур «Нового Сатирикона» обыватель стоял на коленях перед тенью городового и жаловался: «О, дорогая тень! Если бы ты знала, как я тоскую о тебе под лучами слишком жаркого для моего организма солнца свободы» (ил. 222 на вкладке).

Ил. 223. Сия картина изображает осаду дачи… // Пугач. 1917. № 10. Обложка

Июнь стал переломным моментом эмоциональных коллизий российской революции. В соответствии с приведенным графиком «Динамики позитивных и негативных эмоций» именно на этот месяц пришлась точка пересечения падавшей «позитивной» и возраставшей «негативной» кривых, поэтому он оказался особенно богатым на эмоционально противоречивые образы. Помимо упомянутого июньского наступления на фронте, на общественную психологию повлияли события 18–19 июня в Петрограде. 18 июня массовая демонстрация на Марсовом поле, которая, по задумке эсеро-меньшевистских лидеров Петросовета, должна была выразить поддержку Временному правительству, прошла под большевистскими антиправительственными лозунгами, что оказалось неожиданностью для умеренных социалистов и кадетов. В тот же день анархисты совершили вооруженный налет на тюрьму «Кресты», освободив большевика Ф. П. Хаустова и способствовав побегу около 400 уголовников. 19 июня силами одной казачьей сотни была проведена операция по выселению анархистов с захваченной ими дачи П. П. Дурново и аресту бежавших преступников. Эти происшествия отразились как в безобидно-ироничных, так и в пугающе-апокалипсических иллюстрациях. Если у художника «Пугача» выселение анархистов вызвало ассоциацию с детской игрой в солдатики (ил. 223), то Н. Ремизов почувствовал в том грозный симптом надвигавшейся анархии, создав образ гигантского красного бандита, шагавшего по ночному городу (ил. 224 на вкладке). В одной руке он сжимал огромную дубину, а в другой — мешочек с монетами (отсылка к теме немецких денег большевиков). Эта работа перекликается с карикатурой Б. Кустодиева 1905 г. «Нашествие» из журнала «Жупел», на которой по городу шагал гигантский окровавленный скелет. Актуальность карикатуры Ре-Ми определялась тем, что, в отличие от анархистов, большевиков выселить из захваченного ими особняка М. Кшесинской не удалось[2562], при этом созданная ими «красная гвардия» представляла не меньшую угрозу для общественного и политического спокойствия, чем боевые группы анархистов.