два-три раза наведывались, интересовались, почему в такой большой квартире всего два человека прописано, и как бы вскользь намекнули: «не боится ли, почему еще не уезжает?»

С печалью слушает Арзо рассказы родной женщины, не раз в жизни помогавшей ему. Сколько раз на этой кухне жизненно важные советы она ему давала, сколько раз выслушивала, с ним заботу делила, а сколько раз кормила всем изысканным, калорийным. Ныне прошлое, как мираж: для него, второго дитя, последнюю щепотку чая заварила, из глубин шкафа припрятанные карамельки достала, с балкона варенье трехлетней давности принесла.

– Арзо, милый, обеднели мы, – жалуется подавленным голосом Лариса Валерьевна, – пенсии не выдают, Дима вместо денег всякую дрянь получает, мы эти тряпки продать не можем… к тому же и Вика с великовозрастной дочерью у него теперь на шее – вот так еле-еле и живем… В магазинах ничего нет, на рынке дорого. Да и выходить небезопасно… Недавно на улице меня один бородатый тип с автоматом как схватил, кричит: «Это ты меня, стерва, в тюрьму упекла?». Чуть не придушил, хорошо, место было бойкое, добрые люди спасли, еле-еле ноги унесла.

– Может, действительно продадите квартиру, куда-нибудь в Россию переедете? – осторожно советует Арзо.

– Да ты что? – отмахнулась Россошанская, от протеста лицо ее еще больше сморщилось, только в поблекших глазах прежняя решимость. – Мои родители здесь похоронены… теперь и Леня здесь, как я их покину? Каждое воскресенье посещаю, а больше и дел нет. Митя, если ночь здесь проведет, то две-три там, у этой дряни ночует, потихоньку отсюда кое-что уносит, продает, – слезы потекли по ее увядшим щекам. – Это я так, по-свойски… Может, ты с ним поговоришь, повлияешь?

– Когда он придет?

– Сегодня вряд ли. Этой ночью тут был. Утром как раз тебя вспоминал, говорил, что должен ты вот-вот объявиться. Может, ты его на работе застанешь? Он там же работает, инженер, а где эта дрянь живет, не знаю, где-то на окраине. И чем она его приворожила?! Давай еще чайку! Как мне стыдно! Сынок приехал, а подать нечего… дожила.

– Успокойтесь, Лариса Валерьевна, – погладил Арзо ее дряблую руку, и тихо, вглядываясь в реакцию, спросил. – Я с женой все равно в город должен перебираться, может, у вас буду жить?…

– Ой, Арзо! – не дала ему договорить Россошанская. – Сама об этом хотела просить! Посмотри, пять огромных комнат, два санузла, ну, пожалуйста! Кстати, как твоя Полюшка? На фотографии – просто очарование! И как смотритесь вы с ней! Когда вы переедете?

– Сейчас пойду Дмитрия поищу, потом на рынок что-нибудь нам купить, сегодня у вас переночую, а завтра за женой в Ники-Хита поеду.

– Ой, Арзо, отметим твой приезд! Митю найди, телефоны не работают, в дикости живем. А у меня бутылочка коньяка для этого припрятана, под подушкой держу, а то Митя унесет, все ей, заразе, уносит. Слушай, Арзо, – в смущении тих голос Россошанской: – а лекарств мне не мог бы ты купить?

– Все куплю, – уверен молодой голос, хоть и не шибко набит карман, а положение получше, чем у пенсионерки.

Центр города абсолютно безлюден, на бывшей площади Ленина памятника уже нет; на разбитом постаменте – флаг свободной республики. Арзо двинулся в сторону конторы Дмитрия. Дернул дверь, потом позвонил. Пожилой вахтер чуточку приоткрыл дверь.

– Да вы откуда свалились, молодой человек? В исламской республике пятница – выходной день.

– А что это за пальба?

– Ну вы даете! Так ведь сегодня в театре президент приносит присягу.

Чуточку заколебался Арзо, думая вначале пойти в аптеку и на базар, а потом к театру, однако любопытство съедало, и он, боясь опоздать, побежал по проспекту Революции в сторону республиканского театра им.М.Лермонтова.

Театральная площадь наводнена вооруженными людьми, так что яблоку упасть негде. Основное действие происходит внутри, и Самбиев, досконально знавший эту округу, сходу перемахнул через забор воинской части, слегка заросшей тропинкой вышел к пожарному входу: здесь два курящих молодых человека, видимо, артисты театра, хотели у него что-то спросить, однако Самбиев нагло дернул дверь, побежал по лестнице вверх. В зале столпотворение: кто сидит, в основном стоят.

После вступительного слова председателя парламента Чеченской Республики прозвучал новый национальный гимн. Главный старец Докуев Домба-Хаджи торжественно вынес на сцену Коран. К стоящему в стороне микрофону поднялся президент-генерал, зачитал текст присяги. Грянула овация и возгласы: «Аллаху акбар! Дала декъал войла хьо!» *

Прямо в зале раздалось несколько выстрелов.

– Не стреляйте, не стреляйте! Это театр!

– Какой театр?!

– Пошел вон! Мы лучше построим.

Объявили, что Президент выступит перед гвардейцами на балконе.

Народ повалил к выходу, началась давка, крик. Самбиев бросился к своему пути, а там дверь заперта. С основной массой через главный вход его буквально выдавили наружу. На улице все содрогается от оружейных залпов. Арзо поднял голову, прямо над ним с балкона театра президент и Докуев приветствуют ликующую толпу, машут, улыбаясь, руками.

От выстрелов заложило уши. Кого-то ранило в голову: два-три человека склонились над пострадавшим, остальные не обращают внимания – революция без жертв не бывает. Крупная пулеметная гильза больно, до крови, ударила в голову Арзо, зажав ссадину, он побежал прочь. По проспекту идти было бесполезно, и он подался сквозными дворами.

– Да как это можно в небо стрелять? – на ходу слышит он голоса столпившихся старушек. – Ведь они в Бога стреляют, ангелов отгоняют, чертям путь расчищают.

– Что ты городишь? Ведь это салют, такая традиция.

– Откуда – традиция, что-то я этого не знаю? Сегодня в беззащитное небо стреляют, завтра в нас начнут. Ведь оружие не для торжеств, для убийства создано.

– А вдруг этот свинец обратно на головы упадет? Домой пойду.

– Ой, Боже, прости нас, не гневись затмению разума! Не ответь нашей земле тем же.

Аптека закрыта, витрина разбита, прохожая женщина объяснила, что понятие «аптека» – не созвучно свободе, лекарства, как и все остальное, на рынке.

У Зеленого рынка Арзо остолбенел: прямо у входа сидит Пасько, в той же одежде, не изменившийся, перед ним глиняные горшки для цветов.

– О-о, здравствуй, здравствуй, Самбиев! – отвечая на приветствие, Пасько подал холодную, склизко-влажную руку. – Как дела? А я вот горшки продаю.

Неестественно широко улыбается Пасько, улыбка не идет его кислому, грубому лицу.

– Так кому ж ныне горшки, цветы нужны? – удивился Арзо.

– Ой как нужны, – только сейчас Самбиев заметил новое у бывшего начальника – два ряда металлических зубов. – Ведь новая жизнь идет, а цветы как символ –