Нур Иристан, похоже, примерно представляла ход моих мыслей. И снисходительно усмехнулась.

– Опять думаешь, что я дура? Думай, мне не жалко. Но я только и хотела сказать, что магия, которая творится наяву – это настоящая жизнь. А жизни слишком много не бывает. Поэтому пусть лучше меня заколдуют, чем вообще ничего никогда не случится, я так на это смотрю.

И тогда до меня наконец начало доходить, с кем я связался. У Меламори, когда она сокрушалась, что бросила учебу у арварохских буривухов, были такие же отчаянные и одновременно мечтательные глаза.

– Ладно, если хочешь, я тебя заколдую, – сказал я. – Наяву. Мне не жалко. Но сначала давай просто поговорим.

– О дереве по имени Дигоран Ари Турбон? – понимающе кивнула она. – Скажи мне, ты его полюбил?

От такой прямоты я даже немного растерялся.

– Да не то чтобы именно я. И не только его. Но в целом да, ты мыслишь в правильном направлении.

– О! Не только его! То есть остальных вы тоже полюбили? Все получилось! – торжествующе воскликнула Нур Иристан. И расхохоталась от избытка чувств – громко и звонко, как в моих снах, когда делала особо удачный ход.

– Что именно получилось? – спросил я. – В чем состоял замысел? Тебе было нужно, чтобы кто-нибудь полюбил Ди и его семейство? Но зачем?

– Затем, что настоящая магия изменяет Мир, – твердо сказала она. – А любовь – это очень серьезное изменение.

– Да, пожалуй.

– И это изменение внесла я! Хотя ничего толком не умею, кроме сновидений. А это все-таки ненастоящая магия.

– Да с чего ж ты взяла, что ненастоящая?

Нур Иристан растерянно моргнула. Явно не ожидала такого вопроса. Наконец сказала:

– Я с детства умею делать со сновидениями все, что заблагорассудится. Но реальность от этого никогда не менялась. Когда заболел мой отец, я пять ночей кряду видела сон о том, как он выздоравливает, но это не помогло, нам все равно пришлось звать знахарку. Когда я на кого-нибудь сердилась, могла хоть год кряду видеть во сне, как я его убиваю, но наяву человек оставался жив и благополучен. И сколько бы драгоценных кладов я ни находила в сновидениях, наяву мы оставались бедняками, каких поискать. Во сне я могу быть царицей Мира, но рано или поздно все равно придется просыпаться, вот в чем штука!

– Можно посмотреть на это иначе, – заметил я. – Как бы хорошо ни обстояли мои дела наяву, рано или поздно придется заснуть. И всегда есть шанс огрести в сновидении столько неприятностей, что с ума сойти впору. Одно время мне часто снились кошмары, и я ничего не мог с ними поделать – в точности, как ты с врагами, бедностью и болезнями наяву.

– Но рано или поздно ты обязательно просыпался! – упрямо сказала она.

– Совершенно верно. А потом обязательно засыпал, и все начиналось сначала. Никакой разницы.

– Ты меня совсем запутал, – вздохнула Нур Иристан. – А все равно уметь колдовать наяву гораздо важнее, чем во сне. Я точно знаю.

– Ладно, не будем спорить. У тебя есть мечта научиться колдовать наяву. Кстати, не то чтобы невыполнимая. Уверен, стоит тебе переехать поближе к Сердцу Мира, и все пойдет как по маслу. У нас все быстро учатся магии. Вот, скажем, родные нашего общего друга Дигорана Ари Турбона. Казалось бы, вообще не люди, а просто сны, приснившиеся дереву. Тем не менее, уже колдуют вовсю. Отличные, кстати, они у тебя получились. Такие славные люди, невозможно их не любить. Ты все как надо сделала.

– Ну, по правде сказать, их достоинства не моя заслуга, – смущенно улыбнулась Нур Иристан. – Это Дигоран Ари Турбон захотел именно такую семью. Добрую умную сестру, красивого увлеченного друга, талантливую племянницу, или племянника, он никак не мог решить, кто лучше, девочка или мальчик, вот и получилось… ну, ты сам знаешь что. Дигоран Ари Турбон придумал их задолго до того, как мы познакомились. Он же очень старое дерево. Тысячи три лет ему, как минимум, а точно он сам не знает, давным-давно сбился со счета. Насмотрелся, как живут люди – он-то, в отличие от меня, успел застать Саллари процветающим городком – и сам захотел стать человеком. И чтобы у него была человеческая семья. Рассудил так: родители, жены и дети – это слишком, к такой степени близости он пока не готов, а вот сестра, племянник и друг – именно то, что надо. Рос и представлял, как бы отлично они жили тут, в Саллари, все вместе. Только друг иногда уезжал бы по делам. Но потом обязательно приезжал бы – хороший повод устроить пирушку! Дигоран Ари Турбон так здорово все придумал, что почти поверил в их существование. А когда вспоминал, что на самом деле он дерево, и никакой семьи у него нет, тосковал. Сам не заметил, как эти выдуманные люди стали главным смыслом его жизни.

– Бедняга, – искренне сказал я.

Потому что очень легко мог представить себя на его месте.

– Когда я пришла в Саллари, мы с Дигораном Ари Турбоном сразу заключили сделку, – говорила Нур Иристан. – Я мастерю для него достоверные счастливые сны с участием его вымышленного семейства, а он за это делает Саллари полностью безлюдным. Городок к тому времени и так пришел в упадок, но все же какие-то люди тут жили, а мне они не нужны. Мешают сосредоточиться на сновидениях. Ну и вообще докучают… Эй, не смотри на меня так! Мы не утопили их в море, хотя некоторые вполне того заслуживали. Просто внушили им желание попытать счастья в каком-нибудь другом месте. И отлично все получилось, сам видишь.

Ну… в общем, да.

– А остальные деревья? – спросил я.

– А что – остальные?

– Не возражали?

– Против отъезда жителей Саллари? Да нет, не особо. Вообще-то обычно старым деревьям нравится расти рядом с людьми. Их это развлекает. Но здешним я предложила взамен такие интересные и приятные сновидения, что о людях до сих пор никто не вспоминает.

– Ясно, – кивнул я. – А как вся эта компания появилась у нас в Ехо? Зачем это понадобилось? Я так понимаю, у дерева Дигорана Ари Турбона уже четыреста лет все и так было отлично. Зачем что-то менять?

– Время пришло, – лаконично ответила Нур Иристан.

И умолкла. Сидела с таким упрямым лицом, словно твердо решила больше никогда в жизни не говорить ни слова.

Очень жаль, если так. Я пока еще даже не начал понимать, что у них тут на самом деле произошло.

– Все-таки жаль, что мы с тобой не успели как следует подружиться, – вдруг сказала она. – Потому что есть вещи, которые можно рассказать только близкому другу. Но может быть, если ты сегодня оставишь меня в живых, вернешься домой, еще три тысячи раз уснешь и увидишь во сне, как мы играем в «Злик-и-злак», радуемся друг другу, ссоримся и смеемся, в три тысячи первую ночь я решусь рассказать тебе, как тосковала по настоящим чудесам, сотрясающим Мир. И по настоящей себе, рожденной для чего-то гораздо большего, чем детские игры спящего сознания. Как пыталась одолеть свою немощь, посылая сладкие и страшные сновидения всем, до кого могла дотянуться – от императора Чангайи до капитанов укумбийских охотничьих кораблей. Моя власть над ними была велика, пока они спали, но поутру все, как один, выбрасывали мои сновидения из головы. В их жизни ничего не менялось! Но я совсем не хочу рассказывать все это тебе. Ты – чужой человек, хоть и способен понять несколько больше, чем я смела надеяться.