По контрасту типичная[71] материнская любовь к ребенку имеет совершенно иной характер. Это является следствием в первую, и главную, очередь того факта, что в первые годы жизни ребенка материнская любовь совершенно безусловна. Забота матери о беспомощном младенце не зависит ни от каких моральных или социальных обязательств, которые возлагались бы на ребенка; он даже не обязан любить ее в ответ. Безусловная природа материнской любви – биологическая необходимость, которая может также способствовать предрасположенности к безусловной любви в эмоциональном характере женщины. Уверенность в том, что любовь матери (или ее психологического эквивалента) не зависит ни от каких условий, означает, что выполнение каких-либо моральных требований играет гораздо меньшую роль, поскольку не является условием того, чтобы быть любимым.

Только что описанная черта резко отличается от образа матери, одобряемого в современном патрицентрическом обществе. Это общество признает мужество и героизм, проявляемые только мужчиной (в котором эти качества на самом деле окрашены изрядной долей нарциссизма). Образ матери, с другой стороны, искажен сентиментальностью и слабостью. Вместо безусловной материнской любви, охватывающей не только собственных детей женщины, но всех детей и всех людей, мы находим специфически буржуазное собственническое чувство, привнесенное в образ матери.

Это изменение образа матери представляет собой социально обусловленное искажение материнско-детских отношений. Дальнейшее последствие этого искажения – а также выражение эдипова комплекса – установка, при которой желание быть любимым матерью заменяется желанием защищать ее и возвести на пьедестал. Мать больше не обладает функцией защитницы; теперь она должна быть защищена и обладать «чистотой». Такое формирование реакции (искажение исходного отношения к матери) также распространяется на другие материнские символы, такие как страна, нация, земля; это играет важную роль в чрезвычайно патриценрических идеологиях современности. В этих идеологиях мать и ее психологические эквиваленты не исчезают, но их функция меняется с фигуры защитницы на фигуру, нуждающуюся в защите.

Суммируя сказанное, можно отметить, что патрицентрический индивид – и общество – характеризуется комплексом черт, в котором доминируют следующие: строгое Супер-Эго, чувство вины, покорность и любовь к авторитетному отцу, стремление доминировать над слабыми и удовольствие от этого, принятие страданий как наказания за собственную вину, ущербная способность быть счастливым. По контрасту с этим матрицентрический комплекс характеризуется чувством оптимистической веры в безусловную любовь матери, гораздо реже испытываемым чувством вины, гораздо более слабым Супер-Эго и большей способностью испытывать удовольствие и счастье. Вместе с этими чертами также развивается идеал материнского сочувствия и любви к слабым и к тем, кто нуждается в помощи[72].

Хотя оба типа легко найти в каждом данном обществе, в первую очередь в зависимости от состава семьи ребенка, все-таки представляется, что каждый из них в среднем характерен именно для конкретного общества. Патрицентрический тип, вероятно, преобладает в буржуазно-протестантском, а матрицентрический – в средневековом обществе и в современном южноевропейском. Это приводит нас к рассмотрению предложенной Вебером связи между буржуазным капитализмом и протестантской трудовой этикой в противоположность связи между католицизмом и трудовой этикой в католических странах.

Какие бы возражения ни были выдвинуты против специфических утверждений Вебера, факт таких связей теперь является достоверной частью научных знаний. Сам Вебер рассматривал проблему в терминах сознания и идеологии. Однако полное понимание взаимосвязей может быть достигнуто только в результате анализа побуждений, служащих основой буржуазно-капиталистического и протестантского характера.

Хотя католицизм также демонстрирует многие патрицентрические черты – Бога-отца, иерархию мужчин-священников и т. д., важную роль матрицентрического комплекса в нем нельзя отрицать. Дева Мария и сама церковь психологически представляют Великую Мать, на груди которой находят убежище все ее дети. Некоторые материнские черты приписываются и самому Богу, хотя и не осознанно. Индивид, являющийся «сыном церкви», может быть уверен в любви матери-церкви. Это детское отношение имеет сакраментальный характер. Несомненно, главную роль играют моральные требования, однако сложный механизм действует так, что хотя эти требования сохраняют свой необходимый общественный вес, в то же время отдельный верующий может быть уверен в том, что любим, безотносительно к моральной сфере. Католицизм порождает выраженное чувство вины, но одновременно, впрочем, предоставляет средство освободиться от этого чувства. Цена, которую нужно за это заплатить, – эмоциональная привязанность к церкви и ее служителям.

Протестантизм, с другой стороны, проделал тщательную работу по избавлению от матрицентрических черт христианства. Заместительницы матери, такие как Дева Мария или церковь, исчезли, как и материнские качества Бога. В центре лютеранской[73] теологии обнаруживается сомнение или неуверенность в том, что грешный человек может быть хоть как-то уверен в том, что он любим. Существует лишь одно лекарство: вера[74]. В кальвинизме и во многих других протестантских сектах этого лекарства оказывается недостаточно. К нему решительно добавляется выполнение долга («светский аскетизм») и необходимость «успеха» в мирской жизни как единственного доказательства милости Бога и божественной благодати[75].

Условием подъема протестантизма явились те же социальные и экономические факторы, которые сделали возможным расцвет «духа» капитализма. И как и любая религия, протестантизм имеет функцию постоянного воспроизведения и усиления структуры побуждений, необходимой для конкретного общества. Патрицентрический комплекс, в котором исполнение долга и успех являются главными движущими силами жизни, в то время как удовольствие и счастье играют вторичную роль, представляет собой одну из самых мощных продуктивных сил, способствующих огромным экономическим и культурным усилиям капитализма. До наступления эры капитализма люди (т. е. рабы) должны были принуждаться физической силой отдавать каждую унцию энергии экономически полезной работе. Благодаря влиянию патрицентрического комплекса люди стали демонстрировать такую же полную преданность по собственной «свободной воле», потому что внешнее принуждение было теперь интернализовано. Интернализация была наиболее полной в правящих классах буржуазного общества, представители которых являлись аутентичными носителями специфически буржуазной трудовой этики. В противоположность внешней силе, впрочем, процесс интернализации вел к другому результату: выполнение требований совести предлагало удовлетворение, сильно способствовавшее укреплению патрицентрической структуры[76].

Такое удовлетворение, впрочем, было весьма ограниченным, потому что выполнение долга и экономический успех оказывались плохой заменой ныне утраченных качеств: способности наслаждаться жизнью и внутренней уверенности безусловно любимого человека. Более того, установка «человек человеку – волк» вела к изоляции и неспособности любить – тяжелой нагрузке на психику, что имело тенденцию подрывать патрицентрическую структуру, хотя решающие факторы имели корни в экономических изменениях.

В то время как патрицентрическая структура была психологической движущей силой экономических достижений буржуазно-протестантского общества, одновременно она создавала условия, которые привели бы к ее разрушению и возрождению структуры матрицентрической. Рост производительных сил человека впервые в истории сделал возможным представить себе реализацию общественного порядка, который раньше находил отражение только в мифах и сказках, порядка, при котором люди