маскулинных и феминных качеств. Одни рассматривали характер буржуазной женщины как ее «сущность». Другие использовали поверхностный подход к различиям между женщиной и мужчиной. Фихте, например, полагал, что вся разница основана на «естественных» различиях их поведения во время полового акта.

Поздние романтики ставили знак равенства между «женщиной» и «матерью», но они также отказались от туманных предположений и начали проводить эмпирическое изучение принципа материнства в исторической и биологической реальности. Делая это, они добавили чрезвычайную глубину концепции матери. Бахофен, хотя до определенной степени продолжал держаться за понятие «естественности» различий между полами, пришел к нескольким важным новым заключениям. Одно из них сводилось к тому, что природа женщины развивалась из ее жизненной «практики» – ранней заботы о беспомощном младенце, что делалось необходимым в силу биологической ситуации.

Этот факт наряду с некоторыми уже упоминавшимися должен был бы навести на мысль, что Бахофен едва ли был ярко выраженным романтиком, каким хотели бы выставить его Клагес и Боймлер. Как мы увидим, бахофеновское «благословенное» матриархальное общество обладает многими чертами, показывающими его близкое родство с социализмом. Например, забота о материальном благополучии человека и земном счастье представляются одной из центральных идей матриархального общества. В других аспектах также реальность матриархата, как его описывал Бахофен, обнаруживала близкое родство с идеалами социализма и была прямо противоположна романтическим и реакционным целям. Согласно Бахофену, матриархальное общество было первобытной демократией, в которой сексуальность была свободна от запретов христианства и где материнская любовь и сочувствие являлись главенствующими моральными принципами, где тягчайшим грехом было причинение увечья другому человеку и где еще не существовало частной собственности. Как указывает Келлес-Краус[59], Бахофен характеризовал матриархальное общество, ссылаясь на древнюю легенду о вечно плодоносящем фруктовом дереве и волшебном источнике: они высохли, когда человек обратил их в частную собственность.

Часто, хотя далеко не всегда, Бахофен проявляет диалектическое мышление. Обратите внимание на такое замечание: «Ради того, чтобы быть понятной, деметрианская гинекократия требует допущения более раннего, грубого состояния дел, которое было бы прямо противоположно основным принципам деметрианского образа жизни, который возник в борьбе с этой более ранней ситуацией. Таким образом, историческая реальность матриархата является свидетельством исторической реальности гетеризма[60]». Философия Бахофена во многом сходна с философией Гегеля: «Переход от материнской концепции существования человечества к отцовской был самым важным поворотным пунктом в истории отношений между полами… В подчеркнутом отцовстве мы находим освобождение человеческого духа от феноменов природы; в успешном введении отцовства мы находим возвышение человеческого существования над законами телесной жизни»[61].

Для Бахофена высшая цель судьбы человека есть «подъем земного существования к чистоте божественного принципа отца». Он видит победу отцовско-духовного принципа над принципом матерински-материальным, исторически реализовавшуюся в победе Рима над Востоком, а именно – над Карфагеном и Иерусалимом: «Именно римская мысль побудила европейцев поставить свою печать на всем мире. Эта мысль была такова: только свободное правление духа, а не какой-либо физический закон определяет судьбы народов» (Там же).

Существует очевидное противоречие между Бахофеном, восхищающимся гинекократической демократией, и Бахофеном – аристократом из Базеля, выступавшим противником политической эмансипации женщин и говорившим: «В силу обстоятельств демократия всегда прокладывает путь тирании; моим идеалом является республика, управляемая не большинством, а лучшими гражданами»[62]. Это противоречие проявляется в нескольких различных планах. В философском плане верующий протестант и идеалист выступает против романтика, а философ-диалектик – против натуралиста и метафизика; в социальном и политическом плане антидемократ – против поклонника коммунистически-демократической общественной структуры; в моральном плане защитник протестантско-буржуазной морали – против адвоката общества, в котором правит сексуальная свобода вместо моногамного брака.

В отличие от Клагеса и Боймлера, Бахофен не делал попыток примирить эти противоречия. То обстоятельство, что он позволял им сохраниться, являлось одной из причин того, что он получил столь широкое одобрение социалистов, стремившихся не к реформам, а к полному изменению социальной и психологической структуры общества.

Тот факт, что Бахофен воплощал в себе такие противоречия и едва ли пытался их скрыть, в значительной мере является следствием психологических и экономических условий его личного существования. Размах его человеческих и интеллектуальных интересов был весьма значителен, однако его пристрастие к матриархату явно проистекало из выраженной фиксации на его собственной матери: он не женился до сорока лет, пока мать была жива. Более того, полученные по наследству десять миллионов долларов позволяли ему пренебрегать некоторыми буржуазными идеалами; такое пренебрежение было необходимым для любого поклонника матриархата. С другой стороны, этот базельский патриций был так полностью укоренен в прочных патриархальных традициях, что не мог не оставаться лояльным традиционным протестантским буржуазным идеалам. Такие неоромантики, как Шулер, Клагес и Боймлер, видели в Бахофене только человека, проповедовавшего иррационализм, послушание природе, исключительное главенство естественно-научных ценностей, основанных на кровных узах и почвенных связях. Они разрешали проблему противоречий у Бахофена благодаря односторонней его интерпретации[63].

Социалисты тоже уловили «мистическую» сторону теории Бахофена, но они адресовали внимание и симпатию Бахофену – этнологу и психологу, т. е. той части его работы, которая свидетельствует о ее важности для истории науки.

Больше, чем кто-либо иной, привлек внимание к работе Бахофена в XIX веке Фридрих Энгельс. В своем «Происхождении семьи, частной собственности и государства» Энгельс утверждает, что история семьи начинается с «Материнского права» Бахофена. Естественно, он критикует идеалистическую позицию Бахофена, выводящую общественные отношения из религии, но говорит: «Все это не умаляет его заслуги как исследователя, проложившего новый путь; он первый вместо фраз о неведомом первобытном состоянии с неупорядоченными половыми отношениями представил доказательство наличия в классической литературе древности множества подтверждений того, что у греков и азиатских народов действительно существовало до единобрачия такое состояние, когда, нисколько не нарушая обычая, не только мужчина вступал в половые отношения с несколькими женщинами, но и женщина – с несколькими мужчинами; он показал, что при исчезновении обычай этот оставил след в виде необходимости для женщины выкупать право на единобрачие ценой ограниченной определенными рамками обязанности отдаваться посторонним мужчинам; что поэтому происхождение могло первоначально считаться только по женской линии – от матери к матери; что это исключительное значение женской линии долго сохранялось еще и в период единобрачия, когда отцовство сделалось достоверным или, во всяком случае, стало признаваться; что, наконец, это первоначальное положение матерей как единственных достоверных родителей своих детей обеспечивало им, а вместе с тем и женщинам вообще, такое высокое общественное положение, какого они с тех пор уже никогда не занимали. Бахофен, правда, не сформулировал этих положений с достаточной ясностью – этому помешало его мистическое мировоззрение. Но он их доказал, и это в 1861 году означало целую