адепты элитарного искусства и снобы – презирали его веселые, ярко-пестрые картины, но в итоге понял, что его работа не определялась лишь простыми гедонистическими запросами. Речь шла об исследовании мира, как говорил Пикассо, который произнес однажды фразу, навсегда запомнившуюся Дэвиду: «Я не пишу картины; я исследую».

Несмотря на то что в нем еще было очень живо болезненное воспоминание о недавних похоронах Джо и Байрона, он испытывал небывалое воодушевление. В течение следующих месяцев он встретился с хранителями коллекций восточного искусства Метрополитен-музея в Нью-Йорке и Британского музея в Лондоне. В Метрополитен, когда он был там в январе, ему показали свиток длиной двадцать два метра – приказ китайского императора, датируемый 1690 годом. Дэвид провел четыре часа на коленях, постепенно разворачивая манускрипт и изучая каждую крошечную деталь, каждого малюсенького персонажа, которые изображались на свитке «День, проведенный на Великом канале с китайским императором». Он с трудом сдерживал свой восторг. Это гигантское открытие объединяло две его страсти: живопись и музыку, – так как обозначило ему путь к совсем другой живописи, в которой, как и в музыке, свои мелодии и контрапункты, крещендо и диминуэндо и которая, как и музыка, проверяется временем.

Он вернулся в Лос-Анджелес, исполненный вдохновения, и бросился за работу над большой картиной, представлявшей его пребывание в гостях у друзей Мо и Лизы, где была смена ракурса: она позволяла зрителю перемещаться из комнаты в комнату. Затем он написал прогулку по дому Кристофера и Дона – от мастерской, где Дон писал вид на море, до кабинета Кристофера в другом конце дома, где эта картина, уже законченная, висела на стене. Дэвид только в самых общих чертах набросал силуэты персонажей, чтобы они не отвлекали взгляд от главного сюжета картины – исследования, перемещения во времени. Вместе с тем картина стала настоящим взрывом разных форм и красок, где теплые тона теперь брали верх над холодными и где невозможно оторвать глаз от увиденного, еще даже не понимая, что именно изображено.

Ему было жаль прерывать работу, чтобы отправиться вместе с Грегори и Грейвзом на выставку его театральных декораций, проходившую в Музее международного современного искусства имени Руфино Тамайо в Мехико. На обратном пути у них сломалась машина, и в ожидании, пока ее починят, им пришлось провести пять дней в маленьком мексиканском городишке Акатлане, где было абсолютно нечем заняться. Грейвз и Грегори топили свою скуку в текиле, в то время как Дэвид в состоянии экстаза разглядывал внутренний дворик гостиницы, представляя свою будущую картину: он изобразит в обратной перспективе прогулку одинокого постояльца по этому дворику. Но человеческой фигуры на холсте не будет, потому что персонажем станет сам зритель, которому Дэвид позволит оказаться внутри картины благодаря своей новой манере изображать пространство.

Его имя становилось все более и более знаменитым. Каждый год в разных странах ему посвящали множество выставок. Сумма, за которую Эммерих продал его «Визит к Мо и Лизе, Эхо парк», перевалила за число с шестью нулями, как говорили в Соединенных Штатах. Его старший брат Пол – бывший бухгалтер, который затем занял пост мэра Брэдфорда, – оставил политику и заведовал теперь его делами. Вдвоем они приняли решение: Дэвид больше не будет предоставлять исключительных прав ни одной галерее, а станет сам контролировать судьбу своих работ. Он станет сам себе хозяином.

Потому что все остальное выходило у него из-под контроля. Иэн поселился вместе с одним молодым актером, и даже если этого следовало ожидать, Дэвид испытал горечь, напомнившую ему о предательстве Питера. В Париже двое из его самых близких друзей умерли от СПИДа, один за другим. В том же месяце, когда похоронили второго, Кристофер, в свою очередь, скончался от рака в Лос-Анджелесе. Он умер в совершенно «нормальном» возрасте, в восемьдесят два года, прожив долгую и яркую жизнь, но его уход оставил в сердце Дэвида пустоту, сопоставимую по размеру с его привязанностью к Кристоферу. У его близких друзей в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, Лондоне и Париже был СПИД, кому-то оставалось жить несколько месяцев, кому-то – несколько лет. Энн с Грейвзом решили вернуться в Англию, хотя Дэвид умолял их передумать: что они будут делать в этом мрачном Лондоне? Энн соглашалась с тем, что переезд в Лос-Анджелес спас ей жизнь, и была за это бесконечно признательна Дэвиду, но теперь она чувствовала необходимость вернуться домой, к своим корням. Несмотря на многократные попытки, она так и не смогла получить водительские права, и жизнь в Лос-Анджелесе без машины делала ее очень зависимой. Хорошо понимая ее доводы, он все же чувствовал себя брошенным. После отъезда она написала ему, чтобы поблагодарить, и несколько слов в ее письме больно поразили его: «По своей природе ты остров, Дэвид. Ты устроен так, что возвышаешься сам по себе».

Он не хотел быть островом. Он любил компанию, он хотел иметь семью, друзей, близких людей вокруг, которые помогли бы ему не думать о тех, кто уже умер или собирается умереть. Но и последний из них тоже его бросил. Грегори, вернувшись после месячного курса детоксикации, однажды вечером заявил ему, что должен покинуть дом на Монкальм-авеню, поскольку хочет оставаться трезвым.

– Что за бред? Не прикасайся к бутылке, вот и все.

– Дэвид, ты пьешь каждый вечер, к тебе приходят друзья, всегда есть наркотики. Тут трудно устоять.

– Ну что ты говоришь?! Я тебе помогу.

– Ты меня не слышишь. Я нашел себе квартиру в Эхо-парке[33], недалеко от Лизы и Мо. Завтра я перееду.

– Да ты сошел с ума! А как же я?

– Ты не думаешь ни о ком, кроме себя! Для меня это вопрос жизни или смерти.

– Тебе не кажется, что ты слишком драматизируешь? Это тот психолог, которому я плачу, вбил все эти мысли тебе в голову?

– Это не помешает нам продолжать вместе работать.

– Если ты переедешь, ноги твоей здесь больше не будет.

На следующий день Грегори собрал чемоданы.

Грегори, который вот уже десять лет был частью его жизни, на которого он всегда мог рассчитывать и который помогал ему бессчетное количество раз, за лечение которого он платил и оскорбления которого безропотно терпел, не держа на него зла, тот самый Грегори, которому он всегда предоставлял полную свободу, тоже предавал его, когда Иэн наконец уступил ему место! Дэвид был так сильно задет этим, что отправил ему через своего брата официальное письмо, где, как обычному наемному работнику, сообщал о его увольнении, просил вернуть ключ от дома и даже возместить расходы на оплату счетов из клиники. Отчаяние сделало его мелочным.

Только работа спасала его от чувства одиночества, в основе которого лежали и все усиливавшаяся глухота, и смерть его друзей, и отъезд Энн с Грейвзом, и разрыв с Грегори, и страх, что его сексуальная жизнь будет всегда приводить к фатальным