В этом месте я начинала горько плакать. Соня ругала его:

– Зачем ты огорчаешь ребенка?

На что Абрикосов отвечал надменно:

– Пускай она знает суровую правду жизни!

Увы, энергетические токи и небесные сферы Золотника, столь мощно одушевлявшие меня своей стихией, довольно угнетающе действовали на Федора. Особенно по ночам.

– Светятся, как гнилушки в чаще леса! – жаловался Федька. – Спать не дают. Что ты будешь делать с этими картинами? Вернется Бубенцов, притащит обратно “баклажаны”, скажет, никому они не нужны, вешайте у себя на кухне и сами любуйтесь. Или мы вообще его больше никогда не увидим, тот еще жук! А ты развесила уши и уже готова отдать ему… самое дорогое, что у нас есть!

Федя рвался в Каракалпакию, там нашли вход в затерянную пещеру со стоянкой древнего человека, подледной рекой, костями пещерной гиены и пером птицы, которое “точно не принадлежит пингвину”.

Чтобы развеять Федькину хандру, мы с Павликом водили его в музей камней на Моховой. Если пройти мимо окаменевшего дерева и трилобита в известняке юрского периода вниз по лестнице, там будут гардероб, туалет и буфет: все, что нужно для красивой жизни. Придем, сядем за столик, наберем самого вкусного – окрошку, борща со сметаной, свиную отбивную, капустные салаты, компоты. Напьемся, наедимся, и начинается любование камнями. Пашка на каждый малахит с аметистом восторженно орет:

– Вот здорово, черт! Вот здорово!

– Хороший у нас парень, – одобрительно говорил Федька. – Не курит, не пьет!

(Уж я не стала Федю огорчать: Пашкина классная жаловалась, что они с другом пробовали курить в туалете: “У нас ученики в прынципе не курят! Потому что главное для меня, чтоб он радовался жизни, а не наркотику, который в него входит механически!..”)

Вместе крутили глобус чуть ли не в натуральную величину, важно разгуливали среди вулканических бомб Камчатки и Курильских островов, аммонитов и белемнитов и всяких там отложений девонского периода… Вместе лизали столб соляной, в который явно кто-то превратился, ослушавшись ангельского запрета.

Лишь среди метеоритов, горного хрусталя и дымчатого кварца ощущали мы единение и семейное счастье. В музее камней Пашка был готов дневать и ночевать. Это свидетельствовало о том, что сын у меня все-таки от Федора, а не от Флавия, как думали некоторые.

Но муж мой томился, словно орел в неволе. Милый, бедный, великий отец нашего семейства! Для такой героической натуры, такой отважной и пылкой души, бредившей безлюдными подземными дворцами, шумные квартирники и дружные воскресные походы в музей геологии и горного дела – это слишком мелко… Ну как тут было не зачахнуть с тоски!

Его манила окраина мира, дремучий провал, где прятался ужасный змей Ёрмунганд, кусающий собственный хвост, который встречался в подводных пещерах Большого Соленого озера в штате Юта, в черных провалах пустынных районах Техаса и Юкатана и, кажется, в шкуродерах горы Фавор в Галилее…

Будто бы существуют места, которые можно покинуть и куда можно вернуться, и что-то может закончиться, и есть хоть какая-то отделенность, а не одно только сердце присутствия, изливающее себя, ну и так далее и тому подобное.

Единственное, что откладывало отъезд Федора, – это финансы, вернее, их отсутствие. Институт, где числился Федя лаборантом, переживал, как все маргинальные академические институты, нелегкие времена, зарплату сократили, про полевые работы речь не заводили, они и вовсе не оплачивались, даже на дорогу не могли наскрести.

Сиди себе в закутке на Пятницкой, под скрипучей деревянной лестницей, просиживай штаны на шатком стуле, грозившем развалиться, за столом с биркой, заваленным книгами и позапрошлогодними журналами по карстовым образованиям: труды французов Э. Мартеля и Норбера Кастере, наших Илюхина с Дублянским, роман Жюля Верна “Путешествие к центру Земли”, а главное, брошюра “Встреча с вечностью” Федькиного завлаба Ю.Н. Сундукова, из ста пятидесяти пещер на Чатыр-Даге открывшего сорок три, облазившего все крымские промоины, ложбины, вмятины, ухабы, трещины и бездонные ямы, там их по сотне на квадратный километр.

– Ты только подумай, какие меня ждут сюрпризы в ущелье Саракташ, я уж не говорю про северо-восточный склон Ходжа-Мумина, – шептал мне Федор ночами в минуты особой душевной близости. – А в Саянах и левобережье Ангары, в Байкальской, Забайкальской областях и в Южно-Сихотэ-Алинской спелеологической провинции!.. Ой, не могу, душа горит!

Как я старалась его удержать на Земле, всячески налаживала быт, бросила Соню поднимать хозяйство, какие-то деликатесы экзотические покупала в магазине “Путь к себе”.

– Хватит идти по пути к себе, никуда не сворачивая, – ярился Федор. – Если ты еще хоть что-то принесешь из магазина “Путь к себе” – какого-нибудь сушеного индейца на строганину, я тебя домой не пущу! Там нужно только амулеты покупать.

Ладно, я притащила с базара куриные пупки.

– Ах, Раечка, никогда не покупай пупки, я с ними столько возилась! – стенала Соня.

– Какая гадость этот ваш бефстроганов из пупков! – удивлялся Федор.

– Да-а, – сочувствовал мне Пашка, – не хотел бы я быть таким, как ты: маленькое тельце суетливое, всем готовое угодить, большая умная голова с набором разных физиономий, любую готова скорчить – и всегда наготове улыбка!

Но Федька осыпал меня упреками, ревновал к Флавию, отпускал разные колкости на наш счет, что мы такие с ним артисты драмы и комедии, и всячески терзал мое неунывающее сердце.

– “Блендамед” – говнопаста, – говорил он, – я мылом чищу зубы. Что за проблема: ах, кончилась паста, надо еще купить! Намылил щетку простым хозяйственным мылом, и порядок! Да и от щетки вред один. Белые зубы передаются по наследству, в обратном случае никакая паста не поможет. Немцы вообще не чистят зубы. У меня друг в Германии служил: они противники зубных паст и этих ваших… дезодо-орантов!

– Что ж в этом хорошего? – говорю. – Сегодня ехала в метро – с одной стороны у меня сидел узбек, с другой – русский, и от обоих несло потом – святых выноси!

– Ты с англичанином садись или французом, – парировал Федя. – Тогда с одной стороны табаком будет пахнуть дорогим, с другой – парфюмом! А ты села с узбеком! – Видно было, что он все глубже погружается в меланхолию, обычно предварявшую его исчезновение из дома.

Правильно Илья Матвеич говорил, когда Берта в сотейнике тушила тертую морковь с чесноком и этот душный тягучий аромат разносился по комнатам, углам и закоулкам, а таксист Гарри после вчерашнего, пока не открыли винный, предпочитал с утра запах самогонки с малосольным огурцом, поэтому из его комнаты доносилось жалобное “Бе-е-ерта Эммануиловна, какого хера?..”.

– Меланхолики захватили Землю! – говорил он в открытое пространство, не имея в виду никого конкретно. – Меланхоликов гораздо больше, к сожалению. Ладно бы поровну – так меланхоликов ровно шестьдесят процентов! Кошмар, повеситься можно! Это медицинская статистика. Плюс огромный процент флегматиков. Но мы-то соль земли, мы сангвиники! Сангвиники и холерики! Золотой фонд народа!