И Флавий туда же: смиренный, кроткий, невстревоженный, загасил в себе жажду влеченья, отрешился от мира и провозгласил своим базовым принципом невмешательство. Однако зимой поздно вечером, гуляя в парке, он набрел на падшего ангела – без шапки и башмаков.

– Какая дичь, – негодовал Флавий, – приехал в Москву – бродить по вагонам, продавать всякую ерунду, снимать с кем-то комнату в Подлипках, чтобы окочуриться в Сокольниках! Чушь какая. Я сел с ним в маршрутку и всем объяснял по дороге, что случилось, – он ведь в кошмарном виде! Потом пешком топали по снегу. Он в носках. А когда мы, полуживые, добрались до его обители, выяснилось, что у него нет ключей. Я попробовал вышибить дверь плечом, но у меня не получилось. Я подумал: что я, ослаб, что ли? Стал всем звонить соседям и просить у них топор. Мне почему-то не дали. В общем, я прислонил его к батарее, а сам поехал домой на электричке. И меня оштрафовали. Так что спасение этого человека стоило мне…

Несмотря на свое королевское происхождение, Флавий не отличался расточительностью.

– А я не сторонник покупки цветов, – говорил он. – Обнять, поцеловать, капусту кислую подарить, моченые яблоки. А цветы – что? Нет, я не сторонник.

Идем с ним по Чистопрудному бульвару, замерзшие пруды, солнце, так хорошо! И на берегу пруда продают белые прекрасные хризантемы.

– Почем веточка? – Флавий спрашивает. – Ну, если хочешь, – он вздыхает, – я тебе куплю. Я куплю, если ты ОЧЕНЬ хочешь. Ну, раз ты ТАК этого хочешь…

– Ну, – говорю я, очертя голову, – купи!

Мы долго выбирали, и он, не дрогнув, скрепя сердце…

Как раз до своей безрассудной покупки он важно разглагольствовал о том, что из Голландии в Москву привозят мумии цветов.

– Я где-то прочитал, что голландские цветы – неживые, поэтому они и не пахнут. А эти пахнут! – радовался он. – Смотри-ка, пахнут! Наверное, это НАШИ хризантемы.

– Конечно, наши, – отвечала я, – просто нам их привезли из Голландии.

Дома я застала Федора пакующим громадный рюкзак. Сонечка сказала: он вышел на балкон, поднял голову, а там огромный клин журавлей. Все курлычут, летят, и никто не ждет командировочных.

Ни слова не говоря, Федька оделся, пошел на работу, хотя был неприсутственный день, явился к Сундуку, тот на месте, а куда ему еще? Он сидел и ждал у моря погоды – когда жизнь возвратится на круги своя и вновь будут возможны такие чудеса, как постановление Хрущева открывать новые пещеры Крыма и Кавказа и щедро финансировать их превращение в природные жемчужины.

На тугой лук стрелы не накладывал, богатырской руки не показывал, а будь его воля – принес бы раскладушку, повесил на гвоздь полотенце, сушил бы носки на батарее.

Все было у него под рукой – карты, схемы, полевые дневники, допотопный компьютер, электрический чайник, кружка с изображением двуглавого Эльбруса с нутром, коричневым до черноты от краснодарского чая.

– Пью только краснодарский, он напоминает мне студенческую юность, дымок костра и запах прелых листьев, терпкий вкус моих незабываемых путешествий.

Скворечница, которую Сундуков удерживал за своей лабораторией, перегорожена книжными шкафами, за ними коротали век научные сотрудники, оседлые с недавних пор землепроходцы и первооткрыватели – в дымке воспоминаний.

Два ворона сидели у него на плечах и шептали на ухо обо всем, что видят и слышат, Сундук слал их на рассвете летать над миром, к завтраку они возвращались, от них-то он и узнавал, что творится на свете.

– Мое терпение лопнуло, – сказал Федя, протиснувшись между шкафами. – Еду в Каракалпакию автостопом. А вы продолжайте ждать и надеяться, что ваша гора придет к Магомету.

Завлаб встал из-за стола, открыл книжный шкаф, раздвинул трехтомник “Карстовые пещеры нашей Родины” и вытащил конверт.

– Вот, – вздохнул он, – касса взаимопомощи, бери и поезжай. Не на самолет, но на поезд, не купе – но плацкарта, до Нукуса доберешься – пересядешь на арбу. Да полегче на поворотах, Федя! Шкуродеры, провалы, обвалы – наобум Лазаря не суйся. Я ведь тоже, когда молодой был, рвался в поля.

“И тебе не страшно?” – спрашивала жена Света. “Страшно, – ей отвечал Сундук. – А красиво! И столько моментов там помереть!”

У них любовь была. Он ее младше, она с 39-го года, он с 42-го. Сундук выращивал тюльпаны по очень сложной технологии. Могли бы продавать и жить – не тужить. Но – нет. Пещеры были его страстью. На чаше божественных весов она перевешивала тюльпаны – с женой, кошкой, рыбой и двумя голубями.

“И там одна пещера есть на южном склоне Чатыр-Дага… Или я ее, – сказал он, уходя. – Или она меня”. И пропал. Экспедиция за экспедицией отправлялись на поиски, народ приуныл.

А Свете было доподлинно известно, что перед любым серьезным делом Сундук долго и нудно курит. Все уже обыскали-облазили, вдруг она видит – черный провал, а вокруг свежие окурки. “Слазайте туда, ребята!” Те уже ухайдакались, потеряли надежду, но – в самом деле – на дне колодца за глыбой известняка лежал без сознания Сундуков.

В пещерах и правда жизнь подчиняется другим законам. Федор мне тоже всегда говорит: зря ты волнуешься. Так уж у нас заведено: упал и лежи, как Тутанхамон в законсервированном виде, кто-нибудь когда-нибудь на тебя наткнется.

Сундука вытащили, погрузили в корыто – сперва в холодную воду, подлили тепленькой. Он отогрелся и ожил. И сразу попросился в баню, любитель был этого дела, как Федя.

Федор ходил с Сундуком в Сандуны, выпьют пива и рассуждают – сначала о пещерах, а потом о вениках.

– У нас в Крыму веник не из березы, а из дуба, – втолковывал Юра Федьке. – У меня даже из канадского дуба. Лист крепче держится!

– А я люблю веник из березы и полыни, – отвечал Федор. – Они соответствуют друг другу по запаху и консистенции!

– Из дуба, Федя, веник очень кожу делает упругой, – упорствовал Сундук. – Но есть один нюанс: полезный для здоровья веник нарезать в глухой дубраве, куда не проникает ультрафиолет.

– Нет, Николаич, это дело вкуса. В Сибири я вязал пихтовый, кедровый и еловый. Отвар из хвои плесканешь на раскаленный камешек…

– Только не старый лапник! – хмуро качал головой Сундук.

– Упаси бог, – соглашался Федька.

Казалось, разговор исчерпан. Но Юра, покемарив, встрепенется и заметит:

– А кстати, можжевеловый хорош от ревматизма! Клен – унимает остеохондроз. Это на будущее, Федя!

Еще поговорят немного, как вязать и как запарить, и хотя снова не сойдутся во мнении – Сундук: нет лучше, чем сухой букет держать над голышами каменки, а Федор: макнуть в кипяток и накрыть ушатом, – между завлабом и младшим научным сотрудником царила полнейшая гармония, словно в тандеме отцветшей полыни с березовыми ветками.

Поэтому, как только Федор исчез за шкафом, из-за толстого справочника минералов Юрий Николаевич выудил ополовиненную фляжку армянского коньяка, плеснул в рюмку и с удовольствием выпил.