в Порту, я сразу оказался в первых рядах османских войск и не имел возможности узнать светский этикет, если…

– Стойте, шевалье, ничего не понимаю, медленнее, пожалуйста.

– Мадам, я с юга Франции, и говорить медленно для меня хуже пытки. Я просто не умею, мадам, говорить медленно. Я понимаю, что это очень скверно, но ничего поделать с собой не могу!

– Пожалуйста, замолчите. У меня начинает кружиться голова! Может быть, доктор, вы его понимаете?

– Отдельные слова, – нахмурился лекарь. – Это быстро даже для меня.

Существо в мешке произнесло фразу, из которой, я понял одно слово – Малика!

Я сразу ее полюбил, тем более из щелей мешка-капюшона сверкали такие же прекрасные глаза. Должно быть, передо мной очень красивая восточная женщина, хоть и в мешке. Признаться, в воображении я рисовал презанятные картинки образа.

Малика! Неужели я вновь увижу тебя?

Лицо мое покрылось испариной, я слегка пошатнулся, с трудом удерживаясь на ногах.

Последовало несколько фраз, в результате которых я был усажен на небольшой диван, а в комнате появилось небесное существо по имени Малика.

Ее потрясение было гораздо сильнее, но окружающие приняли его за смущение и всячески ее подбадривали. Я же видел, что сознание ее на грани, и напомнил доктору, что кроме меня еще кое-кто нуждается в его умении.

Хрустальный флакон с нюхательной солью перекочевал с дивана под более изящный носик.

Когда суета улеглась, вспомнили об ужине. За едой рассказывал о себе, именно про Суздалева, но от имени Маню. О маменьке, отце, имении, даже о Прохоре, назвав его Пьером. Старшие женщины явно благосклонно отнеслись ко мне, Малика же глаз не поднимала, но переводила все исправно, иногда в мою пользу, о чем тут же сообщала мне. Мол, так в мусульманском доме говорить не следует, она перевела по-другому. А матушка заметила, что или она стала разбирать мою речь, или я стал говорить нормально.

– Мадам, простите, с детства мне запрещали вообще говорить во время еды. Садясь за стол, мы с братом должны были превращаться в глухонемых. Присутствие меня – католика – в доме правоверных заставляет тщательно продумывать слова и действия, однако южный темперамент, чрезмерный даже на родине, может оскорбить ваши чувства. Заранее прошу простить. Дамы понимающе закивали, а хозяйка жестом отправила гайдуков в глубь дома.

Блюда менялись, но вкуса я не чувствовал, жевал, хвалил, изо всех сил старался смотреть на всех одинаково.

Боян Капелька шепнула мальчишке, и на столе появился графинчик с темной жидкостью.

– Покойный муж частенько приглашал офицеров из Пруссии, они научили моих слуг делать алкогольный напиток из вишни. Нам Аллах запрещает туманить голову вином, но вам-то можно. Доктор составит вам компанию.

– Так ведь, мэтр Дончев?

– С удовольствием, боян.

– За прекрасных дам.

– За ваши сердца, приютившие полумертвого в такое трудное время; за ваше умение, доктор.

Страшная боль в голове черным замазала желанный лик, стол с правой стороны рванулся к голове…

Очнулся я на знакомом диване.

Доктор зачем-то растирал мне грудь. Малика! Вот она стоит с тревожным личиком. Я поймал руку лекаря, сжал.

– Все в порядке, мэтр, вы же знаете, что припадки у меня бывают только раз на дню, все позади. – Опять несколько раз сжал руку и сделал зверское лицо, губами прошептал: – Убирайтесь, черт вас возьми.

Доктор все понял, промямлил о неотложных лекарских делах и откланялся.

Стол убран, мальчишки исчезли, маменька тоже.

Малика стояла возле окна, возле крохотного витого столика орехового цвета. Тонкая, юная, одетая в легкое европейское платье девушка, совладав с собой и поджав дрожащие губы, благосклонно мне улыбнулась. Я на краткий миг оцепенел, справляясь с головокружением. Она была еще красивее, чем та турчанка из моих воспоминаний. Ослепленный желанием, в едином порыве я преодолел комнату и упал на одно колено.

– Малика, – простонал я с намерением осыпать эти руки страстными поцелуями, – Малика.

Она сделала шаг назад и спрятала руки за спину.

Я осмелился поднять голову. Сейчас я буду либо низвергнут в ад, либо вознесен в рай. Я открыт. Мои чувства и порывы понятны даже слепцу. Девушка смотрела расширенными глазами куда-то поверх меня, за спину. Обернулся. Тетушка сидела в противоположном углу за прялкой. Потом у нее из рук выпало веретено. Гулко ударившись об пол, оно покатилось к нам. Я встрепенулся и, как воспитанный человек, поспешно поймал вещицу и отнес даме.

– Садитесь, месье Маню, – сказала Малика, показывая на изящное деревянное кресло у столика, – кажется, моя тетя получила удар. У нее слабое сердце. Этот день она точно никогда не забудет.

– Смею вас заверить, мадемуазель, что я тоже, – сказал я, присаживаясь за столик. Малика слегка улыбнулась. Глаза ее заблестели. Она взяла кофейник и принялась разливать кофе по крохотным кружечкам.

– Простите меня за мой порыв, но вы… так очаровательны.

– Это из-за платья. Я хотела произвести впечатление и соответствовать моменту. Думаю, такую выходку мне тоже не простят.

– Оно изумительное! – признал я. В этот момент на девушке все одежды казались божественными. – В нем вы просто ангел!

– Оставьте, Иван, пожалуйста, вы меня смущаете. Я к такому не привыкла. Лучше скажите мне, как вы оказались в моем имении? Специально? Вы так настойчивы и искали встречи со мной? Я ведь думала, что доктор действительно лечит раненого французского офицера.

– Мадемуазель… Я должен признаться вам, что это чистое совпадение. Сама судьба вела меня к вам извилистой дорожкой. Случай привел меня в Болгарию, случай помог спуститься с горной кручи, судьба уберегла от вражеской пики, да еще много от чего, чтоб только мы вновь встретились. Разве не чудо, что меня, чуть живого, в беспамятстве, принесли именно в ваш дом, обожаемая моя мечта. Милая Малика, не было дня, часа, минуты, чтобы я не думал о вас. Я бы обязательно разыскал вас после войны, потому что…

– Потому что?.. – эхом повторила девушка.

– Мое сердце полностью принадлежит вам. Я люблю вас. Умоляю, не отвергайте эту любовь! Да, она безумна на фоне этой войны, и наши страны воюют друг с другом, но я ничего не могу поделать со своим сердцем.

– Это так неожиданно, шевалье, – тихо промолвила Малика.

Я вдруг все понял и горестно вздохнул:

– Сердце вы мне уже разбили, так неужели не дадите мне надежды снова собрать эти жалкие осколки?

– Речи ваши сладки, как виноград в сентябре, – девушка слабо улыбнулась, – где и с кем вы так научились?

– Мадемуазель, мой мир – пушки, грубые солдатские будни. Если чему и учишься, то не салонным разговорам. Ночью у костра языки пламени напоминали мне огонь