– Никколо Макиавелли, секретарь канцелярии.

О, Микеланджело был наслышан о самом искусном дипломате Флорентийской республики! В свои двадцать девять лет Макиавелли уже удостоился избрания на высокий правительственный пост; о его талантах посредника и умелого манипулятора в городе ходили легенды. Но Микеланджело, ни перед кем не привыкший пасовать, не собирался сдаваться и этому блестящему дипломату.

– Вам, кажется, полагается находиться во Франции и вести переговоры с королем Людовиком, а не указывать мне, как ваять мою статую?

– Микеланджело, – смущенно прошипел ему в спину Джузеппе.

– Все в порядке, Вителли. Я прекрасно понимаю, отчего молодой человек так взвился. – Макиавелли перевел блестящие черные глаза на Микеланджело. – Я, видите ли, обсуждал как-то этот проект с маэстро Леонардо…

– Леонардо не имеет к моей статуе никакого отношения. Скажите же ему, синьор Вителли!

Макиавелли поднял руку, желая унять страсти.

– Мы просто разговорились с ним о том, что другие мастера скульптуры, Дуччо и сам Донателло, желали изваять из этого мрамора Давида. И подумали, что негоже менять сейчас уготованную ему судьбу. Но, возможно, вы считаете, что вам это не по плечу? – сказал Макиавелли, и Микеланджело захотелось треснуть его молотком по голове. – В таком случае я не сомневаюсь, городу удастся найти другого скульптора, которому этот заказ будет по силам.

Микеланджело заметил, как некоторые из собравшихся обменялись довольными усмешками. Ах, так ему подстроили ловушку! Управа не хочет увольнять его, так как публично и официально доверила ему заказ. Это приведет к скандалу, а они не желают выставлять себя на посмешище. Если же он отступится сам, Управа объявит его не справившимся, и тогда посмешищем станет он. Но этому не бывать.

– Прекрасно. Если вы желаете Давида – будет вам Давид.

Микеланджело взбежал по лестнице дворца Синьории, перепрыгивая сразу через две ступеньки, и вошел во внутренний двор. Мимо него по своим неотложным государственным делам спешили чиновники. Он направился к бронзовой статуе обнаженного юноши в пастушьей шляпе и с длинным мечом в опущенной руке.

Это Давид, выполненный Донателло.

Уже много лет Микеланджело не видел его. Он приблизился к нему медленно, словно неопытный наездник к норовистому жеребцу, готовому взвиться на дыбы или лягнуть. Установленная на высоком пьедестале в самом центре двора, скульптура была меньше, чем он запомнил, – ростом и комплекцией, пожалуй, с мальчика. Он положил руку на бронзовую ступню Давида, погладил пальцами гладкий металл – будто надеясь, что это блестящее совершенство вдохновит его.

Лет пятьдесят назад, когда Донателло изваял своего Давида, это было первое изображение свободно стоящей обнаженной фигуры со времен Римской империи. Своим Давидом Донателло открыл новую эпоху, положил начало новому направлению в классической скульптуре. Микеланджело вглядывался в статую, желая напитаться этим образом. Юноша-пастушок обнажен, на нем – лишь затейливая широкополая шляпа, край которой нависает на лицо, и богато украшенные поножи. Прекрасное задумчивое лицо обрамляют мягкие локоны. Давид стоит в позе триумфатора, взгляд его обращен вниз, на поверженную голову Голиафа. Левая рука уперта в бедро, локоть гордо выставлен, тогда как согнутое левое колено, наоборот, обращено внутрь, что придает всей фигуре сходство с гибкой виноградной лозой, тянущейся из земли к солнцу. Подобно Христу, восторжествовавшему над поверженным сатаной, Донателлов Давид являет собой идеальный символ торжества над злом. В дни молодости Микеланджело эта великолепная статуя стояла во дворце Медичи. Он часами сидел у ее подножия и зарисовывал то целиком, то отдельными фрагментами. Сочетание реализма и изящества, переданное великим Донателло, совершенно перевернуло его тогдашние представления о прекрасном, заставило переосмыслить суть искусства в целом. И вот теперь его просят превзойти шедевр Донателло. Невозможно.

Подавленный гением Донателло, Микеланджело понуро вышел из дворца Синьории и свернул налево, к Лоджии деи Ланци – крытой галерее с аркадой на колоннах, где была выставлена дюжина великолепных скульптур, составляющих достояние Флоренции. При таком скоплении прекрасных изваяний каждое терялось в ряду остальных, но Микеланджело точно знал, к какому из них он пришел.

Пусть бронзовый Давид Андреа дель Верроккио не столь знаменит и любим флорентийцами, как Давид Донателло, встречи с ним Микеланджело страшился даже больше.

Верроккио также запечатлел в бронзе юного пастушка с вьющимися волосами и мечом в руке, стоящим над отсеченной головой Голиафа. Но этот Давид одет, и облик у него не такой идеализированно-отрешенный, как у образа Донателло. Это настоящий мальчик с живыми чертами лица. Прямой нос, выступающий подбородок, полные губы. Скулы немного выдаются, создавая игру отсветов на гладко отполированном литье. Всякий, кто увидит этого юношу, скажет, что он красив земной красотой. Каждый житель Флоренции знает: Верроккио использовал в качестве модели для Давида одного из своих подмастерьев.

И ни для кого не секрет, что помощника того звали Леонардо да Винчи.

Этого мальчика, прекрасного и невероятно талантливого, холили, лелеяли и восхваляли – в отличие от него, Микеланджело, жалкого замухрышки, безвестного каменотеса с переломанным в детской драке носом. Дерзнет ли он потягаться с красотой, созданной признанными гениями? Что бы он ни сотворил из бросовой глыбы мрамора, он все равно не дотянет до столь высокой планки, он обречен на проигрыш в этом состязании талантов. Нет никакой надежды на то, что он своим Давидом превзойдет этого. Сияющая победительная красота юного Леонардо, запечатленная Верроккио, всегда будет звучать громче.

Давид или Леонардо. Леонардо или Давид. Ах, как хотелось ему взобраться повыше на пьедестал и шарахнуть кулаком по этому точеному носу. Но Микеланджело не поддался порыву, понимая, что лишь повредит руку о твердь металла, а этот бронзовый нос так и останется безупречным.

В сумерках он возвращался в соборную мастерскую, надеясь на то, что мастеровые и досужая публика уже разошлись по домам. Он не хотел никого видеть, не желал никому показывать своих чувств. И потому буквально взревел, увидев во дворе мастерской, возле камня Дуччо, три человеческие фигуры. В первых двоих Микеланджело узнал живописца Пьетро Перуджино и архитектора Джулиано да Сангалло… Досада переросла в гнев, когда он разглядел последнего из троицы непрошеных гостей.

– Микеле, мальчик мой! – закричал Леонардо, заметив его издалека. – Вот наконец и ты. А мы уже заждались.

– Ты, должно быть, выходил пройтись и проветрить голову? – участливо спросил Леонардо у приближающегося Микеланджело, который злобно пыхтел и фыркал, словно разъяренный бык. – Ум подобен пламени, чтобы кормиться, ему требуется воздух. Это очень полезно – сходить прогуляться, когда спотыкаешься о непреодолимую трудность. – Леонардо поправил очки на носу и, глядя на мрамор, продолжил: – А ты, могу поручиться, как раз споткнулся.