— Не кощунствуй! — вновь вскочив, воскликнул Нечай. — Не может такого быть! Потому что не может какой-то старый тщедушный проходимец убить одного из Сильнейших и Великих Богов Порядка!

— Да вот, как-то так вышло, что совсем непорядочным он стал, этот ваш «великий» Бог Порядка, — сохраняя спокойствие, произнес я. — С плохой компанией на каторге связался. Все сплошь злобные Тварюги и Чудовища: Циклопы, Великаны-Гекатонхейры, одним словом — сбрендившие от вседозволенности Титаны. Кроме себя любимых никого и в грошик не ставили. А людей, так и вовсе, за грязь под ногами. Вот и разобраться пришлось…

— Враки все это, Невзор! — В гневе брызнул слюной здоровяк. — А тебя, старик, за глумление над Светлыми Богами, надо казнить прилюдно!

— Не врет он, Нечай, — хмуро произнес тивун. — Амулет «молчит», значит, правдивы слова чужака! — Припечатал он.

— Да как же жить-то теперь? — с тоской в голосе вопросил Нечай. — Во что верить? Кому молитвы приносить, требы класть?

— Да наклали вы уже этих самых треб полные штаны! — с презрением бросил я. — Вы, набольшие в этом городке, в первую очередь должны были людей своих от Погани всякой защищать, живота своего не жалеючи! А вы? Что сделал конкретно ты, Нечай, чтобы Василинка в пасть Ведьме не угодила? Чтобы никто не угодил? А? — Припер я к стенке здоровяка. — А вот Первуша — пацан сопливый, злобной Нечисти не убоялся и жизнью своей за любимую был готов расплатиться! Потому что не засосала его ваша теплая болотина, не потушила истинное Пламя Создателя в его душе! И плевать он хотел на все ваши запреты и поконы, когда смерть грозит любимому человеку!

— Так испокон же… — не зная, что сказать в свое оправдание, произнес Невзор, верно определив камень и в свой огород. — Все предки наши так поступали…

— В жопу такой покон! — не стесняясь рубанул я с плеча. — В жопу таких Богов! А если молиться и веровать во что-то надо, то веруй в хлебушек насущный, в колбаску копченую, в воду чистую, в воздух сладкий, али в волюшку вольную! Все полезней будет, чем оглоедам Бессмертным кровавые требы класть из любимых и близких людей!

— Непонятный ты для нас человек, Гасан сын Хоттаба, — глухо произнес тивун, когда я замолчал. — Странный и страшный… Да и человек ли?

— Это ты о чем, дядька Невзор? — В гостиную стремительно вбежала «потерявшаяся» на время Василинка.

За время своего отсутствия она весьма похорошела, хотя и до этого была писаной красавицей. И когда только она успела привести себя в полный порядок? Чумазая прежде мордашка, измазанная подсохшей грязью, теперь благоухала чистотой и свежестью здорового юного тела. Роскошные зеленоватые волосы, всклоченные, спутанные и набитые лесным мусором, словно моя многострадальная борода, были аккуратно расчесаны и заплетены в толстую тугую косу с яркими цветными лентами, опускающуюся чуть не до самых колен. А роскошный длиннополый сарафан с вышитыми красными петухами, сменивший мятое, рваное и замызганное платье, делал её настоящей русской барыней.

Красавица какая! Статная и ладная фигурка девушки прошлась целительным бальзамом по моим глазам. Как же можно было такую красоту, да на поругание Твари отдать? Разумеется, вслух я ничего этого не сказал, чтобы слегка поутухший конфликт вновь не вспыхнул с новой силой.

— Какой же деда Хоттабыч страшный? — продолжила она, с искренним удивлением взглянув на Невзора. — Он добрый, сильный и отважный! — убежденно заявила она, поскольку не слышала ничего из нашего предыдущего разговора. — Такой же честный и решительный, как и ты, дядька Невзор!

— Спасибо тебе, внучка, за добрые слова! — от души поблагодарил я девушку, принимая из её рук чистую одежду. — Только мне бы помыться не помешало бы — не хочется одёжку добрую измарать.

— Давай, дедунь, я тебя в баню отведу, — предложила девчушка, — она, хоть и не топлена, но освежиться и грязь лесную смыть — можно.

— И то дело! — довольно согласился я. — В такую жару не замерзну поди.

— А к вечеру я тебе её истоплю, — пообещала Василинка, — попаришься перед праздником…

— Мне бы ножницы еще, красавица, — попросил я, вспомнив о спекшейся в печке Стриги бороде, — али бритву какую? Расчесать этот колтун я, — я прикоснулся рукой к растительности на лице, — боюсь, уже не смогу.

— Найдем конечно, деда! — уверила меня девчушка. — А что это вы, мужики, до сих пор и не поели ничего? — Заметила она до сих пор пустующий стол. — Никак в себя после моего спасения прийти не можете? Нет больше Ведьмы! Сама видела, как её на кусочки разнесло вместе с её клятой избушкой! Ну, чего вы как не живые? — продолжала щебетать Василинка, расставляя перед нами глиняные расписные миски и раскладывать деревянные резные ложки.

Метнувшись к большой русской печи, девчонка открыла заслонку, а после выудила ухватом чугунный закопченный котелок, от которого просто разило съестным духом. У меня мгновенно заурчало в животе, да еще так громко, едва не напугав хозяев. А что? Я ведь и не помнил, когда набивал пузо именно этому родному телу в последний раз? Последняя, во всех смыслах, трапеза вспоминалась лишь в нацистском Вевельсбурге. Да и то, поесть, как следует, никому не довелось — потравили нас с ребятами тогда гадские фрицы! Так что сейчас я был готов оторваться за все проведенное впроголодь время.

Горшок смачно встал в центре стола, а когда Василинка сдернула с него крышку — я так и вообще слюной изошел. Это ж каша! Перловая! Да еще и с мясом! Давненько я шрапнелью[1] не баловался. Хотя, в свое время, «всласть» откушать мне её довелось. Особенно в свою первую молодость на фронте. Еще Петр I считал перловку главной на своем столе, потому и ввел ее в рацион питания войск. И с тех пор так и повелось: перловая каша — основное солдатское блюдо.

Так-то оно правильно: во-первых, перловая каша очень полезная, содержит множество витаминов и минералов. Во-вторых, она достаточно сытная, способна удовлетворить голод взрослого мужика относительно небольшой массой продукта. В-третьих, при длительном хранении перловку фактически не портят разнообразные вредители. Ну, и в-четвертых, объем выхода перловой каши в 5—6-ть раз превосходит начальный объём крупы! А для снабжения войск и логистики — это очень