class="p1">С моря приходят черные тучи и быстро рассеиваются. Навстречу им летит птица. К вечеру тучи замедляют движение.

— Ты от меня уходишь?

— Да.

— И когда уезжаешь?

— Завтра вечером.

— Ты уезжаешь, а перелетные птицы прилетают, — говорит поэт.

Он смотрит на меня.

— Я узнал о тебе еще до того, как мы познакомились. Следил за тобой. Впервые увидел тебя у «Мокко», я сидел в кафе, а ты стояла за окном с чемоданом. Ты открыла двери, оглядела зал, словно кого-то искала, затем снова закрыла. Как будто передумала. Я вышел за тобой и долго смотрел тебе вслед. Ты меня не заметила. Еще один раз видел тебя идущей по улице с высоко поднятой головой, ты была в клетчатых брюках и ступала твердой поступью, словно знала, чего хотела. Я пошел за тобой, но ты меня опять не заметила. Заходила в три книжных магазина, смотрела книги, листала их, но ничего не купила. Затем вошла в кафе, села за столик рядом с темноволосым мужчиной. Я его не знал. Все смотрели на тебя, но ты не обращала на это никакого внимания. Ты смеялась. Я решил, что это твой парень. С ним ты была не такой, как со мной. Я тогда подумал, что хотел бы иметь девушку, чтобы вместе смеяться. Проводил вас до дома. Навел справки, выяснил, что ты работаешь в «Борге». Поспрашивал также о твоем друге, мне сказали, что он не по женской части.

Некоторое время поэт молчит.

— Я поставил перед собой цель увести тебя у него, но мне это не удалось.

Время радоваться неизбежному расставанию

Говорю поэту, что переночую у Исэй.

— Обычно весной мама проветривает одеяла. Но тебя тогда здесь не будет.

Когда я прощаюсь, поэт вручает мне маленький продолговатый сверток и просит открыть на борту «Гуллфосса».

— Ты веришь в себя, даже если больше никто в тебя не верит. И это восхищает меня в тебе, Гекла.

Он протягивает мне руку, тут же ее убирает и отворачивается.

За границей нет убежища, вечный шторм

— Мне никогда не попробовать шведский стол на «Гуллфоссе», — говорит моя подруга. — У них каждый день украшенный лимоном лосось, заливное из палтуса, зеленый горошек, белые тканевые салфетки, вечером горячая еда, датская и немецкая, с горящими бенгальскими огнями, вставленными в грудки куропатки и стейки турнедо. Там на столах флажки с фирменным знаком компании Eimskip, за капитанским столом женщины в длинных платьях и с ниткой жемчуга на шее, на палубе перед курительным салоном каждый вечер танцы. Все пьют женевер и имбирный эль. Затем корабль накрывают волны, и все страдают морской болезнью, потому что в открытом море все равны. Я знаю женщину, которая работала на «Гуллфоссе», она рассказывала, как трудно держать серебряный поднос в качку, что ей приходилось и роды принимать, и обряжать покойников. Напиши мне, расскажи обо всем, Гекла.

Подруга прижимает меня к себе, между нами ребенок, которого она носит под сердцем. Затем достает красный с белым полосатый шарф и протягивает мне.

— В цветах датского флага. Я закончила его вчера вечером. Это грубая платочная вязка. Даже если за границей всегда хорошая погода, на палубе в открытом море будет холодно. Будет прибой, Гекла, качка, будут волны.

II. ПОЭТ ДНЯ

Где-то в далеком безбрежном море остров твой не спит.

Стефан Г. Стефанссон, 1904

У меня больше нет твердой почвы под ногами

У побережья густой туман, и, когда корабль минует остров Энгэй, берега уже не видно, острова и шхеры появляются и исчезают, плывут на поверхности моря.

В каюте второго класса, кроме меня, еще женщина с маленькой девочкой. Я выбираю верхнюю полку, за что женщина мне благодарна. Она замужем за датчанином и с ребенком говорит по-датски.

У меня только одна маленькая дорожная сумка и печатная машинка. Мать с ребенком уходят, и я выставляю машинку на столик. Мы плывем в южном направлении, и, когда приближаемся к белому столбу пара и черному острову, который поднимается из моря, я иду на палубу, чтобы узнать, может ли грохот извержения перекрыть шум двигателя под ногами. На гребнях волн масса птиц, а я чувствую под собой тяжелый стальной корпус. В желудке у меня обед от Исэй, она захотела, чтобы я съела вареную рыбу с картошкой, потому что, как ей сказали, в Эресунне на тарелках не оставалось рыбьих хвостов. В животе забродило, выступил холодный пот, внутри у меня все пришло в движение, в жилах черные воды бурлящего океана. Морская болезнь.

Когда мы проплываем мимо посеребренных ледников, пассажиров на палубе немного. Море кишит малыми китами, они выпускают в небо фонтан за фонтаном. Волнение усиливается, впереди открытое море. Остров удаляется и скоро превратится в бледную черную кочку под темным облаком.

Ночью, когда мои соседи по каюте засыпают, я снова поднимаюсь на палубу, ложусь и смотрю в небо.

Я жива.

Я свободна.

Я одна.

Когда просыпаюсь, уже накрывают шведский стол. Море гладкое, как зеркало; плеск волн, прибрежная зона Фарерских островов.

Я достаю из сумки сверток, полученный от поэта, разворачиваю подарочную бумагу, открываю. Это чернильная ручка. Он заказал гравировку золочеными буквами: Гекла, дева-поэт Исландии.

Город с блестящими медными крышами

Мы причаливаем после пятидневного плавания в штиль и дождь. Никакого гремящего прибоя, пены разбивающихся о скалы волн, только легкий плеск на серебристой поверхности моря за бортом.

Я сразу вижу Д. Й. Джонссона. Он стоит в небольшой группе встречающих и машет мне. Я медленно спускаюсь по трапу с чемоданом в руке, а он пробирается мне навстречу. Крепко прижимает меня к себе и долго держит в своих объятиях, потом выпускает. Он смотрит на меня, я на него. На нем коричневый вельветовый костюм в рубчик и фиолетовая рубашка. Волосы отросли.

— Пойдем, говорит он, забирая чемодан и раскрывая надо мной зонт. — Нам недалеко. За границей пользуются зонтом, — добавляет он с улыбкой.

Люди едут на работу, многие на велосипедах. Велосипедов гораздо больше, чем я себе представляла.

Мы идем по выложенным плиткой улицам вдоль сточной канавы, мимо универсамов и ряда домов, сворачиваем на мост. Хотя город чужой, названия улиц кажутся знакомыми: Sturlasgade[24], H. C. Andersens boulevard[25]. Замечаю мужчину на велосипеде со скрипичным футляром в руке.

— Тебе нужно остерегаться трамваев, они беззвучные. Чтобы не разделить судьбу Йона Тороддсена, попавшего под трамвай в двадцать шесть лет.

По дороге друг рассказывает, что сначала мыл полы и посуду, затем работал на свиноферме