Великий жрец Мелиссанда берет в руки изваянный из слоновой кости острый железный крючок для извлекания мозга и обращается с речью к демону, поселившемуся в теле умершего: воистину пришли твоя смерть. Празднуй! Я обращаюсь к тебе, число, с высоты пирамиды голосом приговора: твоя печать отменяется, твое фаллическое тиснение стерто, ты больше не оставляешь следов и не изливаешь свой яд, и не плодишь человеков. Жрец делает первый надрез крючком на животе. Лежащий вздрагивает последним трепыханием плоти, он умоляет о глубине смерти, но насилие нуждается только в жизни: восставший фаллос жадными очами обводит пространство суда. Жрец опускает крючок вниз, касаясь плит преисподней. Демону предлагается необычайно отвратительная еда, чтобы ускорить бегство: живая египетская саранча в месиве кала. Бронзовое блюдо с гадким снадобьем держит юная жрица у самого рта жертвы. И демон, отвратившись от предложенной пищи — отпрянув — бежит из паха и чресел в мозг человека. Сверканье крючка в руках великого жреца превращается в серию взмахов, в блистающую грозу молний над ночным маревом плоти. С помощью крючка прежде всего извлекают из головы через ноздри мозг; потом острым эфиопским камнем делают в паху разрез и тотчас вынимают все внутренности. Держи! в руки Мелиссы отдается сердце жертвы, затем желудок, печень, мочевой пузырь, лёгкие… вычистивши полость живота и выполоскавши ее пальмовым вином, снова вычищают ее перетертыми благовониями; наконец живот наполняется чистою растертою смирной, касоей и прочими благовониями. Но мумия еще не готова плыть за лодкой Ра через просторы подземного царства. Труп кладут в самородную щелочную соль на семьдесят дней… Мелисса приходит в себя, слепые глаза видят обнаженную Мелиссанду: голая грудастая самка в чулках и туфлях на высоком каблуке отвратна в своей беззастенчивой похоти. Черный курчавый язык дымясь ползет из адовой трещины — волосок к волоску, дотягиваясь дремучим кончиком до ложбинки между грудей. Он тянется дальше и выше, пока не заливает гарью срама перламутровый рот жрицы… Брр… Запомни: не надо лицемерить, Мелисса. Суть постели — кастрация. Лишить партнера по смерти собою твердости. Укоротить его пенис до ровности плоского. Обрезать до чресел. Оскопить до основания. Лишить напряжения ножа. И ни капли чувств! Его надо высосать до дна. Втянуть нижним ртом — взасос — нежный липкий желейный мозг из мозговой кости. Изнасиловать до состояния смерти и выбросить как использованный презерватив. А еще лучше убить.

Маленькая ханжа, заткни уши, я пукаю во время оргазма. Мелиссанда перестала натирать собственное тело розовым маслом. Теперь оно было отполировано до идеального блеска. Последней пригоршней из алебастровой вазы жрица похоти оцепенело умащивала лепестки адовой розы, волосатые ноздри Белиала. Она с ногами взбирается на диван свиной кожи. Цок! Цок! щелкает она языком в птичьем клюве. Мертвое тело молчит, но уд, уд слышит призыв. Покачивая слоновьими бедрами, жаркая злая полуптица, полуоса расправила над жертвой широкие крылья из ячеистого стекляруса и раскрутила спиральный хоботок похотливой бабочки, массируя волоском наслаждения сначала розоватые кружочки вокруг соска — они разом покрылись гусиной оспой, — а затем сами жальца. От возбуждения они вылезли из кожи багровыми молочными мизинцами. Хлопая крыльями и с клекотом открывая клюв, самка сдернула с самца покрывало — жертва была все в том же состоянии умащенной мумии. Выскобленное тело пеленается в льняные бинты, пропитанные кедровым маслом. Между бинтами закладываются магические фигурки из золота нубийской пустыни, слоновой кости, обсидиана и дерева «крн»: шакалы, кошки, быки Аписа, соколы, ибисы. Мумия стучит, как стучит кусок твердого сухого дерева. Жрец: кажется, человек насквозь убит. Кажется, что он мертв безусловно и абсолютно. Кажется, что он уже никогда не воскреснет. Кажется, что числу положен предел и счет сведен до нуля, а песок числительных разглажен до состояния гладкой пустыни в Абидосе, близ Тиса — но напрасно! — человеческое осталось неуязвленным, потому что оно не имеет никакого отношения к живому, а значит и к человеку, потому что основание его положено в ничто. И мумия есть его воплощение,

Закатив от возбуждения глаза под роговой панцирь насурмленных век, самка раскрутила хоботок для собирания нектара и, общекотав небо, соски, уши, подмышки, пупок, ввела его прямиком в промежность. С усилием протыкая тело хитиновым жалом, она застонала от наслаждения, пока не ужалила в мозг, в зеницу сладострастия. Тихий вскрик. Грубая пальба ануса. Сокращения сфинктера. От тяжести оргазма Мелиссанда опускается на пятки. Мелисса почти смеется в лицо золотобровой сучке, распухшей от течки, тем более, что уд анонима вялой кишкой лег на бедро. Но тут жрец открывает глаза: прошло долгих семьдесят дней, покойника достают из самородной солевой ванны, обмывают, все тело обворачивают в тонкий холст, смазанный гумми. Теперь он готов плыть за кормой золотой барки, на которой великий Ра переплывает царство подземных вод. Бог сам правит эбеновым веслом, что оставляет на черной воде узоры жидкого золота. Там видны головы спящих. Если бог обернется, на лицах запеленутых мумий разом вскипят тысячи жадных глаз. Но Ра никогда не оглядывается. Его глаза полуприкрыты, зато жадно открыты узкие птичьи ноздри — да буду я вдыхать сладость загробного ветра, напоенного благовонием моего Божества! Надень кольцо на основание числа! Нет! Сделай ему больно, откуси, наконец, близость — это время для смерти, а не жизни. Оргазм — имитация умирания, Только в мумии схватывается ничто! очнувшись от смерти, оно с изумлением оглядывает жизнь. Когда петля душит висельников, они всегда плюют спермой на доски эшафота, эрго — ничто оживает только в касании близости. И соитие — дом для Ничто. Только решившись умереть, ты получишь право жить дальше; и живое есть ступени оргазма, вариации эроса. Ну! голос Мелиссанды достигает жреческой высоты: смелее; лишь желание сделать больно заставило Мелиссу проделать отвратительную операцию — оставляя желанные ссадины, она протащила магическое кольцо по уду к основанию гада. Жемчужиной вверх! Мелиссанда повернула кольцо и принялась окликать мумию к ответу, вибрируя плотью, пьянея на глазах, качаться и приседать над окольцованным зверьком набухшей гроздью греха, и зверек ожил, встал на задние лапы и вытянул вверх узкую морду, он был слеп от рождения и чуя соблазнительный запах тела пытался судорожно прозреть… О, смотри, смотри, оно касается меня. Облизывает жадным горячим языком. Кольцо не отпустит венозную кровь утечь в тело, он будет полон и спел, тверд и обилен. У меня целый час наслаждения. Я затискаю его кишкой. Я заласкаю его до смерти. Я выпью весь его костный мозг. Трахни меня, мальчик, так, чтобы уд вылез из горла. Мелисса, я уже обливаю его. Моя трубка сокращается: Его живот блестит от моей слюны. Откуда вещи берут свое происхождение, туда же должны они сойти по необходимости вдоль употребления: а именно они придают друг другу чин, и тем самым также угоду одно другому в преодолении бесчинства… Лезь туда, мальчик-с-пальчик. О, пля! О, пля! Мелисса с глазами, полными слез целомудрия поражения, смотрит, как исполинская самка призыва, заломив крылья за спиной и закинув вверх клекочущее горло, опускается всей безнадежностью чрева на восставший уд мумии, который в свою очередь выпрастывает из жил витой двухвостый змеиный шип и жалит ядом ответа в зеницу похоти. Мелиссанда страшно вскрикивает, перья на ее загривке встают дыбом, а клюв погружается в рот жертвы. О, ссамм! Какой смертный может помыслить всю пропасть такого смущения? Можно, попытаться закрыть глаза перед этой бездной, бездной смущения судьбы мира. Можно воздвигать одну иллюзию за другой. Пропасть не уступает. Беладонна опускает сердце самки в промежность, алым пульсирующим краем заката оно выступает из пропасти срама, и уд входит прямо в его мягкий, пронизанный кровью взгляд. Есть ли вообще спасение? Да, оно есть, оно есть прежде всего и только тогда, когда есть опасность. Опасность есть, если само бытие приходит в крайность и переворачивает забвение, происходящее из него самого. Пол — край человека. Антон стонет в глубине спеленутого вещества, анониму кажется, или снится, что тело его потеряло руки и ноги, зато приобрело змеиную гибкость живчика и сейчас головой вперед устремилось в огромное дремучее око, полное гнева и любви. Это око, как шарообразное море, мертвая зыбь которого блистает совершенством воплощения идеалов, и грезит там, где на сверкающей глади мерещатся отражения облаков. Ответ на все вопросы один: быть — значит стоять перед идеалом и устаивать на его идеальности, стоять намертво, неподвижно и питаться лишь своим отражением… и все же, все же: но когда же бытие в существе своем употребляет существо человека?