Я посмотрел на нее и ответил, удивляясь тому, что говорю:

— Пока ты это объясняла, я вдруг понял, что мне все равно. Пусть будет так, как ты захочешь.

— Нет, — она резко качнула головой. — Теперь все решать будешь ты. А я иногда буду тебя о чем-нибудь просить.

Я не стал спорить. Подумал, что со временем все само утрясется. Такие вещи, как командование в семье, по заказу не решаются.

На другой день мы дошли до горного жилища, хотя не очень спешили. Бет даже пожалела, когда я сворачивал палатку. Сказала, что ей нравится жить в моем доме. В нем, к сожалению, нашелся один принципиальный недостаток: еду мы съели, а другую взять было негде. Пришлось двинуться в путь, опять в гору, вдоль легкого ручья. Конечно, палаточку стоило бы потом поставить где-нибудь у входа в дом, но мы, конечно, не поставили.

Путь оказался хоть и нетрудным, но неблизким. Бет объяснила, что на Круге пространство обмануть нельзя: у него там свои законы, причем довольно странные. Если бы мы карабкались наверх строго по вертикали, наш путь стал бы коротким — пара сотен метров. Чем более пологим был подъем, тем больше удлинялось расстояние — в какой-то чуть ли не астрономической прогрессии. Мы прошли километров десять, а может, и чуть больше. Да впрочем, почему бы не пройти? Весенним лесом и весенними полянами, под солнцем, ветром, быстрыми светлыми облаками идти, болтать, смеяться…

— Там, далеко на западе, — рассказывала Бет, — а в общем-то, не так уж далеко, если идти не здесь, а понизу, — так вот, там живет вила по имени Рён. Совсем, как бы у нас сказали, дикая. Живет одна, вдали от всех, носит зеленый плащ и только иногда спускается вниз, но и то лишь затем, чтобы в глухом лесу у своего ручья посидеть вечером на этаком замшелом валуне.

— Это начало сказки? — спросил я.

— Не знаю. Может быть. Так вот, там, где она живет, наверх ведет отвесная скала и никакой дороги нет вообще. Есть только водопад. И Рён спускается по нему, как по тропе.

— Так я читал про нее.

— Где?

— В одной китайской сказке. Бедная Рён…

— Почему бедная?

— А ты не знаешь эту сказку? Она очень печально кончается. Рён встретила своего суженого, а он ушел от нее. Он был врач, у него внизу умирал больной. Он и наверх-то залез за какой-то травкой. Кажется, она называлась «горный чай».

— Нет. Эта сказка не про Рён. Во-первых, Китай на востоке, а Рён живет на западе. Во-вторых, этот парень мог бы полечить больного и вернуться. А в-третьих, все сказки очень старые — особенно те, что попали в книги, — а Рён совсем еще девчонка. У нее и родители есть, то есть они живы, я их знаю довольно хорошо, но она от них ушла и живет теперь в своей глуши. Вот уж типичный трудный подросток!

— Вроде Кэт?

— А тебе Кэт не понравилась?

— Наоборот. Я ждал гораздо худшего. Она хороший друг, с ней будет легко.

— Ты не боишься, что я сейчас начну ревновать?

— А тебе хочется ревновать?

— Оказывается, не без этого. Никогда не думала, что из меня выйдет ревнивая жена.

— Действительно. Зачем это тебе? Тем более ревновать к Кэт нет никакого смысла. Да и к другим тоже.

— Да. Я знаю. Но я сегодня поняла, что не хочу делить тебя ни с кем. Мне нужно, чтобы ты был только мой. Всегда мой, всякую минуту.

— Так вот он я! Не хочешь — не дели.

— А так бывает — чтобы не делить?

— Почему же нет? Хотя… Знаешь, к кому мы будем друг друга ревновать?

— Знаю, — вздохнула Бет.

— И я знаю: к твоим ребятам. Это классический любовный треугольник. Я же влюбился в них раньше, чем узнал о твоем существовании. И с тобой было то же самое. Мы будем из-за этого страдать?

— Да ни за что! — развеселилась Бет. — А знаешь, кто мы с тобой такие?

— Чего же тут не знать? Мы многодетные родители. И детки у нас — ох!

Мы снова рассмеялись. И в таком вот беспечном настроении добрались, наконец, до дома.

Каждый раз, говоря «дом», я чувствую досаду от неточности. Дома как раз и не было. Мы поднялись к тому месту, где зеленый склон горы переходил в отвесную скалу, венчавшую Круг каменной короной. В этой скале и жили вилы. Весь Круг был домом, где им всем хватало места.

Жилье вил всегда устроено так, чтобы иметь два выхода: один на внешний склон горы, другой — во внутреннюю долину.

Между ними располагались анфилады или лабиринты комнат — кому что больше нравилось. Через дом протекал ручей, в центральном зале находился очаг (и никаких проблем с дымоходом). Каждый горный дом подлаживался под свою хозяйку, кормил ее, обогревал, освещал, одевал — если у нее не доходили руки самой создать себе одежду, — и охранял. Существовало лишь несколько обычаев, общих для всех таких домов. Во-первых, вход в жилье, когда оно закрыто, никак не отличишь от сплошной скалы. Разве что иногда тропинка выдаст. Чтобы открыть каменную дверь, Бет положила руку на скалу в определенном месте. Потом она и мою руку научила находить «замок» и, прижав мою ладонь своей, велела дому меня знать, любить, помнить и слушаться.

Второй принцип устройства дома — своего рода двухкамерность. В покои, что глядят в закрытый мир долины, можно попасть только тогда, когда наружная входная дверь закрыта — то есть заперта наглухо. Иначе будешь сидеть в «приемном зале» и даже не догадаешься, что это еще не весь дом.

Открыв внешнюю дверь, мы оказались в небольшой пещерке, вполне естественной на вид, разве что в ней по правой стене виднелся выступ вроде каменной скамьи. Бет нашла еще один «замок», теперь на внутренней стене, и повторила ритуал знакомства. Снова открылась дверь, и мы вошли в темноватый зал, тоже похожий на естественную пещеру, довольно большую. В центре зала был очаг, утопленный чуть ниже каменного пола и окруженный чем-то вроде закругленного дивана. Сверху на нем лежал какой-то белый мех — довольно жесткий. Зато сам диван казался замечательно хорош для долгого лежания. В этом «приемном зале» по стенам были выступы и ниши, темные сундуки с коваными украшениями, котлы, кувшины, глиняные обливные миски, ковры из разноцветной шерсти (ковры виднелись везде) — в общем, фольклор, чем-то привычный и знакомый. Зал был старинной, обязательной частью жилья, душою дома. Свет в него проходил через какие-то специальные окошки — как через щели в ставнях, — и его оказалось маловато. Бет объяснила, что, когда хозяева дома, в очаге всегда горит огонь. У входа в зал была пещерка — дровяной сарай. Я притащил охапку сухих дров, развел огонь, и зал преобразился. Теплые блики легли на всю эту старину и сделали ее живой.

Сбросив с усталых ног кроссовки, я растянулся на белом меху, заложил руки за голову и философически спросил:

— А что вон в том кувшине?

Бет повернула голову (она еще стояла возле входа) и ответила как-то рассеянно:

— Вон в том? Наверно, молоко.