А я-то здешняя, вот мы с Юркой и выбирали наши места. Не всегда первыми приходили, зато точно в заданный срок. Вот как-то дошли до охотничьей зимовки, то есть промысловой избушки, как раз темнеть начало. Оба не помнили, чтобы она была на нашем маршруте, на карте-то обязательно метка ставится про это. А тут совсем дикая местность, ничего не должно быть, и вдруг избушка.

Ну нам-то и хорошо, палатку не ставить, костер не разводить — все готовенькое. Чаю сварили, перекусили, да и спать повалились на лежанки.

Проснулись от мягкого стука в дверь.

В лесу вообще ночная тишина — особенная. Если днем горланят птицы, ветер раскачивает верхушки деревьев с характерным шелестом и скрипом и сам ты непроизвольно громкий, шумный, то ночью все будто замирает. Это не городская и даже не деревенская тишина. Из-за нее ты начинаешь невольно прислушиваться, потому что отсутствие привычных звуков воспринимается как опасность.

Так что этот стук в дверь мгновенно вырвал из сна, и сердце заколотилось где-то у горла. Машинально кинула взгляд на наручные часы, мне от дяди достались, старые совсем, фосфорные. Около трех утра. Что за шутки?

Мы только зашевелились, а за дверью, будто услышав, стали стучать настойчиво и отчетливо.

— Кто там? — прикрикнул со своей лежанки Юрка, у которого плохо ворочался со сна язык.

— Свои! Свои! — Совершенно незнакомые голоса, и не поймешь, мужские или женские.

Мы шепотом друг у друга:

— Кто это такие?

— Да еще ночью!

Ответа у нас не было. Решили спросить:

— Какие еще свои?

— Свои!

И те, снаружи, стали громко смеяться и уже не стучать, а дергать дверь.

— Уходите, мы вас не знаем! — Юрка крикнул.

— Свои! Свои!

И дверь изо всех сил дергают, и слышно, как скобы пытаются выломать.

Но, знаешь, не просят, чтобы впустили, не объясняют ничего. Просто ломятся. Юрка топорик из рюкзака достал, шепчет мне, зря, мол, мы голос подали. А что теперь поделаешь?

Слышу, будто кто из-под пола стал скрестись. На самом деле в зимовке подпола, кладовки обычно не бывает. Избушка ставится самая простенькая: стены да крыша. Но когда кто-то в дверь ломится среди ночи в лесной чаще и к тому же снизу скребут, пусть даже зверек какой, не по себе становится. Да и по звукам явно не крыса, кто-то сильно побольше.

А потом — шух! — по крыше кто-то пробежался туда- сюда. Тоже непонятно: человек или зверь. Только с потолка мусор посыпался. И страшно, и не понимаешь, что делать.

Ясно только, что это не люди. Были бы даже бандиты какие, так церемониться не стали б: покуражились для проформы да дверь и выломали. Там запор хотя вроде и крепкий, но на старых гвоздях, при желании выломать можно. И тогда не разговаривала бы я сейчас с тобой.

Юрка-то мой сообразил что-то и через дверь крикнул тем, снаружи:

— Мы не ваши! Ваши не здесь ночуют! Попутали вы!

А сам топорик наготове держит.

Огонь-то мы не засветили, в темноте я не видела, боится Юрка или нет. Потом, конечно, признался, что взмок весь от волнения. Думал: ну все, хана нам пришла. Были туристами, а станем завтраком туриста.

Ну никак мы не ожидали, что снаружи еще больше забегают, а потом как заржут:

— Ну мы проверим!

И внезапно тишина. И все.

Мы с Юркой, конечно, по очереди с топориком дежурство держали, спать-то сильно хотелось. За день устали с рюкзаками по бурелому лазить. Вот один караулит, другой — спит, потом менялись. Но уже ничего не было. И утром никаких следов.

Так-то мы потом нормально до точки дошли. Не первые, конечно. Но и не последние. А один наш товарищ в тот раз потерялся. Мы его на точке долго ждали, пришлось даже в милицию обращаться. Нашли, но совсем плохого.

Он выпивал, правда, так что никто не удивился, что он через некоторое время помер. Но что-то нам с Юркой подсказывало, что в происшествии с тем товарищем есть и наша вина. Потому что тот утверждал, что тоже на зимовке останавливался, которая на его маршруте не была отмечена. Еще думал, что сбился с пути. А потом, вишь, правда сбился. И больше он никаких подробностей не рассказывал, даже в милиции. Не ждешь никого, так и никого не впускай, ни незнакомого, ни знакомого. Кому надо, так до утра подождет. До петухов, — закончила Лизавета.

— А вдруг что-то случилось неожиданное и нужна срочная помощь?

Лизавета насмешливо хмыкнула:

— Если случилось что, пожар или беда, ты это сразу услышишь до того, как в дверь стучаться начнут. Никто разводить церемонии не будет, поверь мне. Сам первый выскочишь. А ежели ты не врач, то какая от тебя помощь потребуется среди ночи? Это в деревне. А в лесной избушке ночью ты кого ждешь? Или слышал где о таком случае?

Я уже собрался возразить, но вовремя сообразил, что о таких ситуациях знаю только из фильмов ужасов. Но герои ужастиков, в отличие от зрителя или читателя, не знают, что они в ужастике. Для них это обыкновенная жизнь без предупреждающей музыкальной темы, без тематической обложки и аннотации. И они всегда немного глупее зрителя или читателя, который в реальной жизни ни за что так, как они, в минуту опасности не поступит. Если, разумеется, будет знать, что это опасность.

— Конечно, легко бдительным быть, когда ты на чужой территории. А если у себя дома? Пустишь? Вот, задумался. У нас в деревне, что ниже по реке, случай такой был. Давно, да не очень. В лесу пропал у Авдотьи сынишка. Пошел со старшими ребятами по ягоды и, видно, отвлекся на бабочку какую или зазевался и отстал. Вроде рядом крутился, все его видели, приглядывали. И вдруг — раз! — и нету его. Аукали, кликали — ничего.

Пошла Авдотья к одной бабке, из тамошних. Снесла ей даже что-то, не с пустыми руками. Та в трубу по

кричала — домового, стало быть, спрашивала. Потом на коре каббалу написала, такое заклинание, каббала, дала Авдотье: иди на росстань, на опашку, то есть от груди вбок, брось с куском хлеба, а потом сразу в лес. Там твой ребятенок будет. Но только его увидишь, нельзя сразу бросаться, обнимать там, хватать. Нужно немедленно развернуться и домой идти и не оглядываться ни в коем случае. Нельзя. Пока порог не переступит, нельзя. И ни с кем не разговаривать.

Авдотья все сделала. А как к лесу подходить стала, так под кустом