видит: сынишка ее сидит зареванный, чумазый. Но сдержалась, не бросилась к нему, хотя сердце разрывалось на части. Повернула назад. Идет, слышит: сзади будто топот маленьких ножек, догоняет будто ее. И голос сынишкин:

— Мама, ножки болят, на ручки возьми. Мам, я боюсь!

Как тут не обернуться? Ведь сколько искали, уже отчаялась найти. А тут вот он, сзади, родненький, живой!

Но сдержалась. Так и шла до самого дома, даже лицо закрыла, чтобы ни с кем случайно взглядом не встретиться, не заговорить, не спросить: видят ли они позади мальчика ее? Слышит, что он совсем рядом идет, чуть ли не за юбку хватается. А когда порог дома перешагнула, на радостях позабыла главное — не она должна была порог перейти, а мальчонка ее.

Авдотья перешагнула, обернулась сразу, чтобы сына на руки подхватить, а вместо него что-то темное под руку поднырнуло и прямо в погреб юркнуло. Она аж в обморок упала. А когда очнулась, ночь уже настала. И слышит:

— Мама, я боюсь! Боюсь! — навзрыд плачет маленький ребенок в подполе.

Голос родной, любимый, сердце рвет. Бросилась к подполу, крышку откинула, засветила лампу… Я сама слышала, как она рассказывала: «Сидит будто мой Петрушенька у мешка с картошкой и в ручонке травинку с нанизанными земляничинками держит. — Тут голос Авдотьи дрогнул, лицо дернулось в гримасе душевной боли, но при нас, чужих, она сумела сдержать слезы: — Не он это, не он».

Крышку захлопнула, а он там снизу как стукнет, будто разозлившись. Аж доски ходуном заходили. И снова жалобно так плачет. Пошла опять к бабке, а та руками развела, ничем не может помочь. Рано оглянулась. Вот и держит Авдотья теперь существо в подполе, отказываясь принимать его как своего ребенка. Десятый год уже пошел. Не кормит, не поит и дом не продает. А он все там в подполе плачет.

Лизаветино лицо исказилось, будто это она сама не вовремя обернулась и держит теперь кого-то, прикидывающегося ее сыном, в подполе. Мне жутковато стало, и озноб по спине прошел, несмотря на шпарящее вовсю солнце.

Я этими страшилками по горло сыт был! Студенту надо, пусть он и слушает, и запоминает. Но силы воли прекратить слушать эти бесконечные байки или хотя бы просто уйти почему-то не было.

Лизавета как-то встряхнулась и начала совершенно другим голосом и будто бы даже не своими словами. Может, пересказывала чужую историю.

— А вот еще до Юрки было. Я снимала квартирку в городе одно время, недолго. Пыталась работать, закрепиться там. Началось все с волос. Я начала находить их везде: на полу у кровати, в стоке ванны, на оконном стекле. По натуре я очень брезгливая, даже от вида собственных выпавших волос тошнит, а тут — вообще не мои.

Не ладилось ничего у меня. На работе, с личной жизнью. Часто вместо ужина сидела на балконе, не включая в квартире свет, и смотрела, как на улице становится все меньше людей, как гаснут вывески магазинчиков, закрывающихся на ночь, как погружается в темноту засыпающая многоэтажка.

В один такой день дождь лил как из брандспойта. Небо заволокло такими противными серенькими тучами, что все вокруг стало жутко депрессивным и промозглым, хотя холодно не было. Но сыростью несло отовсюду. Я на балконе сидела и смотрела, как отражаются окна в лужах. И как кто-то идет, шлепая по ним. А потом увидела кто.

Ноги. Голые человеческие ноги. Сначала я решила, что это свет от уличного фонаря так падает. Логично было бы объяснить эту оптическую иллюзию именно так. Просто освещает какую-то часть тела, а остальное скрывает темнота. На самом деле — ничего подобного. Реальность была в том, что никакого остального тела не существовало. Только одни ноги. Они вышли на полностью освещенное пространство, и тут уж сомнений никаких не осталось. Тень от них падала тоже укороченная. Как если бы под фонарем на асфальте стояли высоченные сапоги, ботфорты. Только это была не обувь, а человеческие ноги. Будто шел, шел человек и остановился. Зачем? Ну вот наверх, например, посмотрел. На меня. И прямо к подъезду нашего дома и зашагал.

Не человек, вернее, а только ноги. А в подъезде дверь была у нас вечно нараспашку. Они и зашли. Я сначала обалдела, а потом бросилась к двери входной, притаилась. Слышала, как по ступенькам шлепают голые ноги. Громко. Дошли до моей лестничной клетки. И тишина.

Я затаилась, слушаю. Ничего. Тогда очень осторожно, почти беззвучно, открыла дверной глазок и посмотрела. Никого, разумеется.

И тут же удар в дверь, я даже отшатнулась. Знаешь, как ногами дверь пинают. Вот такой удар. И тут же за спиной, в квартире, какой-то звук, будто по полу что-то крупное катится. Оборачиваюсь резко, а это шар какой-то волосатый.

Я про ноги сразу забыла. В конце концов, они там, а шар в квартире. Пока дверь не открою, я в безопасности. Но что за ерундовина ко мне проникла? Неужели через открытую балконную дверь?

Я совсем не испугалась. Тут сразу логичное объяснение было: соседский кот запрыгнул и шарится по квартире.

Свет-то я сразу включила и… Этот… это животное было очень похоже на человеческую голову… И волосы на ней совсем как те, что я находила везде в квартире. И катается из угла в угол, будто от злости…

— Я знаю такую песню забавную про голову без тела. «Внезапная голова» называется, — как-то не подумав, вставил я.

Лизавета слегка улыбнулась:

— Ну что же, я рада, что тебе забавно от моего рассказа. Наверное, так и есть. Смешно. Вот и врач сказал, что мне все это приснилось от переутомления. Много работала потому что, без выходных пахала и стала путать сон с явью. Сказал, что у меня просто мозг отключался, отдыхал так. Ну да, отключался. Я тогда тоже отключилась — упала в обморок, шишку набила огромную. Ничего себе отдых, да? Кошмарный какой-то.

Трудно сохранять спокойствие, когда к тебе в квартиру буквально по частям пробирается какая-то человекоподобная сущность.

Но я врачу предпочла поверить. Просто больше на балконе не сидела. Эдак померещится еще что-нибудь, да и спрыгнешь вниз раньше, чем тебя в психушку засадят. А сознание я потеряла, когда эта голова на меня покатилась. Катится и скалится. Когда очнулась — никого, только на полу волосы черные, короткие, не мои.

Я посмотрел на Лизавету. Она была по деревенскому обычаю в платке, а по спине из-под платка вилась длинная коса обычного темно-русого цвета. Лизавета заметила мой взгляд и кивнула:

—

Да, у