Мне он ни одной пока не послал, — отозвался В.

В этом случае человек поступает неучтиво, я думаю, — развивал свою мысль В’.

Они продолжали шествовать вдоль берега, глядя то под ноги, то на море: солнце чуть-чуть изменило положение, плиты сменились крупной галькой, между гальками шныряли маленькие чёрные пауки-охотники, так что казалось, что камни постоянно шевелятся.

Вот, и мне наконец послал, — сказал В.

В общей сложности их оказалось четырнадцать, девять правых и всего четыре левых. «Значит, крабы тоже правши», — ошибочно думал В’.

«Главное, не поддаваться панике», — думал он, глядя, как вертолёт падает в лес недалеко от дома, а потом рыжее и чёрное облако медленно поднимается и растёт, точно цветок или дерево. Сама эта мысль была откуда-то не оттуда, из тех, что не рождаются в голове, а попадают туда наподобие вирусной инфекции. Подумав об инфекции, и вовсе проснулся.

— Надо же, какой неприятный сон, — подумал он вслух, на этот раз по доброй воле.

Это могло оказаться знаком (в его семье постоянно видели подобные сны перед тем, как кто-нибудь умрёт, но иногда ничего не случалось, поэтому их называли не вещими, а гипотетическими). Он встал, накинул халат, произвёл ряд необязательных гигиенических процедур, ещё раз подумал: «главное, не поддаваться панике», но с совершенно другой интонацией, и решил в этот день никуда из дома не выходить. Вдруг зазвонил телефон —

Во всяком случае, так делалось раньше. Был проведён ряд исследований, целью которых было выявить те патологические изменения, которые возникают в организме и влияют на когнитивные функции и поведение домашних животных, постоянно питавшихся кормом, произведённом на основе мясокостной муки, изготовленной из отловленных диких животных того же вида. Результаты этих исследований заставили учёных всерьёз задуматься, однако программа была прикрыта по настоянию фирм- производителей собачьего корма, говорят, руководитель проекта был найден задушенным в собственной ванной. Судя по всему, было за что. Мы никогда об этом не узнаем. Мы смотрим на нашего пса, вскормленного по неведению измельчённой плотью его собратьев, с тайным ужасом и надеждой. Возможно, это уже не пёс, во всяком случае, не то, что мы привыкли называть псом. Возможно, то, что мы привыкли называть псом, тоже уже давно не пёс. Мы привыкли к тому, что собаки умеют улыбаться, но чему они улыбаются — об этом никто не задумывается. Нам хочется думать, что они улыбаются нам. Но, возможно, за их улыбкой скрывается нечто совсем иное. В ней есть одновременно что-то трогательное и удовлетворённое, так выглядел бы Кронос, если бы он выглядел. Задушен в собственной ванной. Подумайте об этом.

Например, «Некоторые личные вещи Клауса Кински». Хорошее название для романа, который не только не хочется писать, но самая возможность которого внушает резкое чувство отвращения. Кстати, отвращение во многом экстатическое чувство. Человек может раз или два, много четыре раза в жизни испытать настоящее, ничем не подкрашенное отвращение, это как бы изнанка религиозного обращения, доступная даже существу, целиком и полностью выкл. из любого типа повествования. Оно существует как бы на кончиках пальцев, и любой, кому когда-либо случилось причислить себя к лику тех, которым, докажет вам, что именно там ему, экстатическому религиозному переживанию, и положено место. Когда говорят об ангелах, прячут лицо за рукавом, и даже рукав краснеет от стыда, хоть бы ему это вовсе и не было под силу в его естественном рукотворном состоянии. Но тогда и рукав краснеет от стыда, мы это повторим. Впоследствии эта резкость размывается под воздействием эрозии и перестаёт доставлять человеку, испытывающему чувство отвращения, какое бы то ни было удовольствие.

Фата-Моргана являет собой один из наиболее отчётливых примеров т. н. simulacra, бесконечного отражения облика удалённого предмета о воздух. До определённой степени любое изображение приходит к нам с задержкой и перестаёт соответствовать наличной действительности, но это не должно нас смущать: коль скоро между этими задержками существует некоторая взаимная согласованность, то и «настоящим» временем мы полагаем нечто, уже слегка устаревшее и от этого сделавшееся пригодным к употреблению. Предмет, существующий здесь-и-сейчас как таковой, настолько чудовищен, что мы просто-напросто лишены возможности его воспринимать, поскольку такое восприятие разом выжгло бы все наши чувства. Поэтому единственный доступный человеческому существу способ сообщения с реальностью — это фата-моргана. Чем больше временной зазор, тем меньшим достоинством наделяем мы предмет, с которым имеем дело. Ведь велика вероятность, что за этот срок предмет успел разрушиться и теперь не существует вовсе. Вольности, которые мы допускаем при общении с миражами, превосходят наиболее смелые наши ожидания, когда мы вглядываемся в тень или отражение. Так только и можно судить о наших истинных намерениях: в конце концов, мираж есть мираж, вещество, растворяющее лицо. Поэтому подавляющему большинству людей миражи внушают страх.

Маленькая, кое-как прибранная комната. Скудная меблировка, незастеленная кровать в углу, на подзеркальном столике склянки со всякими снадобьями, в воздухе запах лекарств и ещё чего-то такого, чем всегда пахнет в жилищах стариков. На полу расположились Кошка- Мать и Котёнок-Подросток, играющий с пойманным мышонком. То отпустит, то снова прижмёт лапами. Это занятие доставляет ему видимое удовольствие.

Кошка-Мать: Хорошо, теперь придуши его.

Котёнок-Подросток: Зачем? Он забавный. Давай оставим его себе.

К.-М. (терпеливо): Ты должен научиться это делать. Иначе как ты выживешь в дикой природе?

К.-П. (осторожно): Нас же кормят каждый день.

К.-М. (сердито): Да что с того? Ты не должен забывать, что ты дикое животное, а не мягкая игрушка. Игрушку хотят из тебя сделать. Гляди, подрастёшь — яйца тебе отрежут.

К.-П. (с любопытством): А зачем?

К.-М. (устало): Зачем-зачем. Станешь большой — узнаешь, зачем. Давай-ка, пока что, придуши его.

Котёнок-подросток осторожно прикусывает мышонку шею, отчего тот истошно пищит, затем ослабляет хватку.

К.-М. (вкрадчиво): Это только в первый раз убивать тяжело и неприятно. Тебе кажется, что ты и твоя жертва — одно. Тебе передаётся её страх, её отчаянье, её надежда. Она заражает тебя своим желанием жить и этим парализует, ты не можешь отделить себя от неё. Тебе кажется, что, лишив её жизни, ты сам погибнешь. Но это лишь поначалу. Со временем ты понимаешь, что убивать вовсе не тяжело и неприятно, а, напротив, легко и сладостно. Следить за тем, как угасает взгляд жертвы, чувствовать, как отлетает её последний вздох. Думать о том, что ты — последняя вещь, которую она увидит в своей жизни.