ни к какому результату, а внезапный ужас от вставшего во весь рост собственного предательства вынудил его бежать.

«Вот уж он то, – думал я, – заслуживает самого сурового наказания». Но он уже находился вне досягаемости, он покинул Францию.

Прошли годы, Гурджиев переехал в Париж. Однажды вечером я пришел в его квартиру в обеденное время. Все уже расселись. Представьте мое удивление, когда я увидел этого человека среди гостей за дружеской беседой с Гурджиевым. Заметив меня, он поднялся и широко улыбнулся в мой адрес. Его настолько переполняло счастье, что он не бросился обниматься только потому, что был гостем Гурджиева.

Я к тому времени уже был свидетелем столь многих необычных вещей в Георгии Ивановиче, что новое появление этого человека на самом деле не очень меня удивило. За обедом он часто поворачивался ко мне с радостным видом. Время от времени, он делал осторожный жест в сторону Гурджиева, как бы желая сказать мне: «Что за золотой человек!»

С особым видом Георгий Иванович любезно и дружелюбно отнесся к нему, интересуясь жизнью и семьей. Он пригласил их всех посетить его во время следующей остановки во Франции. После окончания обеда я поговорил с Георгием Ивановичем о причине моего посещения; затем, торопясь, я собрался уходить. Однако мужчина настоял на немедленном разговоре со мной, поэтому я подождал, пока Гурджиев нагрузит его огромным пакетом сладостей для семьи. Затем мы попрощались с Гурджиевым и в прекрасном настроении вышли на улицу.

Этот человек пригласил меня в кафе, где мы сели за отдельный столик.

«Чехович, – сказал он мне, – вы помните, не так ли, что мы были хорошими друзьями. Я знаю, у вас обо мне плохое мнение после моего побега. И я действительно его заслужил. Я мерзко поступил не только по отношению к Георгию Ивановичу, но и ко всем вам. Я оскорбил всю группу. Вот почему я и у вас должен попросить прощения».

«С того момента, как Георгий Иванович простил вас, – ответил я, – вы снова стали моим другом».

«Да, – отозвался он, – но я должен рассказать вам кое-что. Я написал Георгию Ивановичу, попросив встрече с ним. Он согласился; я приехал три часа назад, желая признаться в содеянном, он не позволил мне и рта открыть. Я настаивал, все еще желая объясниться, но он посмотрел на меня столь пронизывающе и неодобрительно, что я вынужденно замолчал. Увидев мое серьезное отношение, увидев, что я прекратил любые попытки что-то сказать, он положил руку мне на плечо, провел в свою комнату и заговорил со мной как старый знакомый».

«Чеслав, – продолжал он, – я никогда не был так счастлив в своей жизни. Только теперь я понял, кто на самом деле Георгий Иванович. Мне необходимо довериться кому-то, рассказать свою историю, которую все время держал в себе, и именно вам я хотел бы сделать это».

Я слушал его долгую исповедь и понял, насколько глубоко он страдал, насколько болезненным для его совести было раскаяние.

Гурджиеву не было никакой необходимости слушать эту историю. Искреннее желание этого человека встретиться с ним, то, кем он стал – этого было достаточно, чтобы Гурджиев понял и простил его.

В этом случае человек, поступивший плохо, не только не получил жесткого отношения к себе, но и обрел от учителя благодать справедливости.

Справедливый человек и его сосед

Как только Гурджиев встал на ноги после аварии, его коммерческие дела на первый взгляд вновь оживились. Так вероятно бы и продолжалось, если бы «приятный и преданный» бизнесмен еще раз не появился на сцене. Уверенный, что состояние здоровья Гурджиева не позволит ему управлять финансовыми делами Приоре, он предложил с виду очень выгодное вложение. Однако оно обернулось полной катастрофой и, в конечном счете, привело к тому, что Приоре пришлось заложить.

Именно в этот период произошел еще один случай, вновь показавший неисправимую слабость человеческой натуры. Когда Гурджиеву стало лучше, он счел своим долгом найти того, кто спас его и отвез в больницу после аварии. Им оказался жандарм, чьей обязанностью было патрулирование местных дорог. Гурджиев разузнал, где он живет и навел справки о его семье, о количестве и возрасте детей, когда у него выходные. Тогда, убедившись, что застанет жандарма дома, он отправился к нему на автомобиле, загруженном подарками для всей семьи. Зная щедрость Гурджиева, я с легкостью могу представить, каково было их удивление и восхищение.

Наш герой вначале не решался принять все эти подарки, опасаясь, что за подобную щедрость придется платить. Он сослался на то, что ему платят за то, что он делает, и, патрулируя, он всего лишь выполнял свои обязанности и не может принять подобное вознаграждение. Гурджиев настаивал, говоря, что это только естественное выражение благодарности тому, кто определенно спас ему жизнь. Он сам открыл подарки, которые тщательно выбирал для каждого из членов семьи, и провел там значительную часть дня. Он заставил своего «спасителя» пообещать обратиться к нему в случае какой-либо необходимости и предложил, чтобы он со всей семьей посетил Приоре в качестве почетных гостей. Затем, еще раз поблагодарив, он покинул добросовестного офицера.

Когда этот добрый человек в ответ на визит Гурджиева приехал в Приоре, Георгий Иванович принял его как обычно: без притворного дружелюбия, показной манерности или какой-либо другой формы покровительства – другими словами, как настоящий человек принимает своего соседа. Он обладал замечательной способностью каждому показать его законное место – то, где он просто может быть человеком. Каменщик, банкир, министр или лорд – все чувствовали свободу быть самим собой и, конечно, ценили окружающую Гурджиева атмосферу.

Поскольку в Приоре было много детей, постепенно жандарм достаточно осмелел, чтобы привозить сюда всю семью. Он часто приезжал по субботам, поскольку этот день торжественно посвящался ритуалу турецкой бани, в котором Гурджиев всегда принимал участие. Он обычно заканчивался роскошным пиром, зачастую продолжавшимся до поздней ночи. Всякий раз Гурджиев предлагал ему остаться ночевать, чтобы не возвращаться поздней ночью домой.

Пока этот человек добросовестно патрулировал дороги, помогая жертвам дорожного движения, его семья стала часто останавливаться в Приоре. В шато он стал привычным гостем, обедал здесь, в его распоряжение даже предоставили комнату. Ему нравилось шутить, что Гурджиев своим гостеприимством представляет серьезную опасность для общества, поскольку, по его словам, «если бы мои коллеги узнали о выгоде, которую получил я, то каждого жандарма в подразделении, несомненно, искушало бы желание подстраивать подобные несчастные случаи». Гурджиев явно ценил прямоту и здравый смысл этого человека, и, кажется, был рад иметь его в своем окружении. Так