себя порабощённым: в тот момент мне казалось, что я поступаю так по своей воле. Даже когда он приказал мне прыгнуть с башни, это казалось моим личным решением. Вот, как работает его сила.

Он не заставляет тебя что-то делать, он тебе внушает и ты действуешь сам, считая свои действия свободными и независимыми.

Прикажи он танцевать, я бы почувствовал подъём настроения и внутренне желание выразить его танцем.

Прикажи он прыгать на одной ноге, я бы решил, что мне больше не нравится ходить на двоих.

Не зря дочери закрывают уши затычками. Его уста – яд для свободы воли. Пришлось умереть и возродиться, чтобы избавиться от влияния. В прошлый раз затычки не сработали, поскольку он произнёс свои слова громче, чем их способность глушить звук. В этот раз я подобную ошибку не допущу.

Я приду на вершину башни и ни один чих не сможет проникнуть в мои уши.

Рву подол накидки – единственная более-менее чистая часть моей одежды, скатываю два шарика. Каждый из них смачиваю слюной, запихиваю в уши, поверх прикладываю две отдельные тряпки, наматываю кровавый тюрбан, в несколько слоёв. Если вдобавок к этому ещё и без перерыва мычать, то исчезают абсолютно все звуки окружающего мира.

Бью камнем по камню – не слышно.

Бронежилет для ушей готов.

– Вот и пришёл тебе конец, старый пердун, – говорю.

Уже знакомой дорожкой, взбираюсь по камням в окно башни, пролажу внутрь и оказываюсь на складе стульев.

Сколько лет он живёт в этой башне? Он выглядел под сотню, когда я к нему пришёл, и это без учёта отбирания жизни у дочерей. Ему вполне может быть и пятьсот, и шестьсот, и тысяча лет. Успел же он каким-то образом наплодить сотни детей.

Когда рождался мальчик, Вулвехаф, должно быть, пристёгивал его к стене и выпивал всего без остатка, пока сам не становился молодым, а новорожденный – стариком. Когда рождалась девочка, он «старил» её до тех пор, пока она не могла родить ему ребёнка. Бесконечный процесс взращивания и поедания своих детей.

Но иногда процесс прерывался: дочери слишком хорошо прячутся. И тогда он призывал жителей Дарграга, чтобы выпить их.

Так сюда пришла Аделари.

А за ней пришёл я.

Внутри всё такая же кромешная тьма, зажигаю факел.

Взбираюсь вверх по ступеням, экономлю силы. В отличие от Вулвехафа, я не могу пройти два этажа и оказаться на вершине. Каждая ступенька ждёт моей ноги. Сотни этажей и на каждом из них я должен показаться. Один за одним.

Дыхание сбивается, сердце яростно колотится, потею, всё тело чешется. Три десятка этажей позади, а впереди много, много больше.

– Вот же паскудство, – в изнеможении бормочу.

Приваливаюсь к стене, отдыхаю. Долго сидеть нельзя – наверху ждёт Имберт и если я не потороплюсь, Вулвехаф превратит её в старуху.

Собрав дыхание, возвращаюсь к лестнице и на этот раз устаю ещё быстрее. Десять этажей и язык вываливается наружу. Фигурально выражаясь, не как после приземления.

– Чёрт!

Неужели, я два дня буду взбираться?

Отдыхаю, иду дальше. Пять этажей и я валюсь с ног.

– Да что за напасть?

Ползу на четвереньках, помогаю себе руками, факел держу в зубах. Так немного легче ногам, но устают руки и спина. Лежу на холодном каменном полу, смотрю на огненные блики на потолке. Интересно, сколько сестёр слышат моё кряхтение?

Поднимаюсь всё выше, пульс настолько сильный, что затычки в ушах трясутся.

Хочется пить, а бурдюки порваны.

Наверное, выгляжу в этот момент как сама смерть: грязный, вонючий, весь в крови. Даже если встречу Аделари, она меня не узнает. А лицо... даже не представляю, как выглядит. Красная маска и два чёрных глаза.

Поднимаюсь выше. Иду по ступенькам, они сливаются в мешанину, бесконечный конвейер, эскалатор, высасывающий энергию.

– Хотел победить хозяина башни? Ага, сейчас. Сначала победи лестницу. А потом посмотрим, кто кого.

Иду по ступенькам.

По бесконечным ступенькам.

По бессердечным ступенькам.

Теперь я понимаю, почему даже сам Вулвехаф не знает, сколько тут этажей – она же бесконечная. Идёшь, идёшь, и сколько бы ты ни прошёл, впереди всё равно больше, чем позади. Невозможно сосчитать.

А самое главное – все этажи почти одинаковые, меняются лишь редкие элементы декора. Тут бочка, там сломанный стол, где-то осколки разбитого стекла. Иногда кажется, что я совсем не перемещаюсь и башня надо мной подшучивает: раз за разом отправляет меня вниз, стоит преодолеть несколько этажей.

Старик никогда бы не поднялся на вершину сам. Никогда. Ни за что на свете.

– Таким темпом я сдохну, – говорю. – А не дойду.

Делаю короткий привал. В горле пересохло, бок болит, ноги отваливаются. Но я продолжаю идти. Иду с упорством ледокола, преодолеваю этаж за этажом. К тому моменту, когда я поднимусь наверх, старик даст мне пощёчину и я упаду.

– Я знаю, что вы меня слышите, – говорю, сквозь пыхтение. – Вас тут сто двадцать одна штука. Сто двадцать два, если считать Аделари. Так что, точно слышите. Я поднимаюсь наверх, чтобы прекратить ваши мучения. И в благодарность, я бы попросил всего лишь стакан воды. Один малюсенький, грязный, тёплый стакан воды.

Иду вверх.

– Ага, размечтался. Сейчас выйдет целая делегация с подносом. И транспарантом «Убей нашего чокнутого папашу».

Левая нога, правая нога, левая нога, правая нога.

– Если вообще обрадуются.

Наверняка со стороны это выглядит жалко. Я замышляю расплату, но не могу одолеть какие-то ступеньки. Сколько я уже прошёл? По ощущениям, то уже всю башню целых три раза. Но если охладить голову и взглянуть трезво... половина, скорее всего. Может, меньше.

– Это невыносимо, – кряхчу.

Поднимаюсь всё выше.

– Не многие это знают, – говорю. – Но поднимаясь по лестнице, ты проходишь через все стадии неизбежного. Сначала я отрицал высоту башни, подъём казался несложным. Потом был гнев, я злился на себя за то, что такой слабый. Сейчас я торгуюсь с собой, обещаю себе в будущем уделять больше внимание силе ног. Что дальше? Депрессия? Надеюсь, она будет короткая.

В какой-то момент мышцы забиваются настолько, что больше не могут поднимать меня физически. Я ложусь на пол и разминаю окаменевшие конечности, чтобы прошла боль. Тупая, ноющая судорога стягивает мышцы. Завтра утром я проснусь и не смогу передвигаться – ноги откажут.

На этот раз даю себе чуть больше времени, чтобы отдохнуть.

Ноги едва шевелятся и отказываются сгибаться до конца.

Продолжаю идти вверх и вскоре натыкаюсь на знакомое место: этаж