И вот, когда башня нависает надо мной, появляются женщины. Две женщины, пять, десять. Высокие темнокожие женщины в оранжевых платках. Платки тускло-оранжевые, яркие, однотонные и с узорами. И все украшены серебряными монетами. Оранжевые руки с серебряными кольцами на пальцах тянутся ко мне, даже не ко мне, а к мальчику, и звон становится громче. Как много рук, и все звенят. Две, четыре, шесть. Они тянутся к спящему мальчику. Поднимают его и тащат от меня в темно-синюю ночь.

А потом кто-то кричит.

По-настоящему кричит. Громко.

Но это не те женщины.

Это – я.

Крик вырывается у меня изо рта. И я просыпаюсь от собственного крика. Я открываю глаза. Я спала, и мне приснились женщины в оранжевых платках с серебряными монетами.

Но мальчик исчез не во сне. Его нет рядом со мной.

Я сажусь. Но я не кричу, крик тоже был во сне. Это хорошо, потому что кричать – глупо.

Да и объяснение исчезновения мальчика может быть вполне невинным.

Например, он мог отойти, чтобы облегчиться. Как Мохаммед в ту ночь в пустыне. Такое вполне вероятно.

Вот только я его не вижу.

Хотя, если бы мне захотелось пописать, я бы зашла за какое-нибудь надгробие. Это нормально.

Встаю и зову мальчика:

– Мо, Мо.

Но это тоже глупо. Его ведь не Мо зовут. Но как еще мне его звать? К тому же он легко узнает мой голос и придет ко мне.

– Мо!

Ничего.

– Мо!

Ничего.

Где искать? На кладбище темно и при этом полно людей.

Надо оставаться на месте. Он вернется. Конечно, он вернется. Он ведь знает, куда нужно возвращаться.

Ко мне.

В башню-перечницу.

На могилу Колина Данлопа из Толкросса.

Если только он все запомнил. А он не все запомнил. Запомнил, но не то, что надо.

Но его не могли забрать.

Нет. Это какой-то дурной сон. Если бы мальчика забрали против его воли, он бы закричал. Я бы что-то услышала. Не услышала, так почувствовала бы.

Значит, он не пропал.

Он не мог пропасть.

– Мо!

Теперь я кричу. А если его никто не уводил? Если он ушел сам? Просто потому, что мимо прошла та высокая женщина в оранжевом платке? Она протянула руку, и мальчик ее взял. Тихо и покорно. Ушел, даже не оглянувшись.

Нет. Только не ночью. Никто не станет ходить и искать по ночам. Ночью трудно что-то найти. Ночью легко потеряться.

– Мо!

Замечаю в темноте какое-то движение. Кто-то или что-то приближается ко мне. Оно маленькое и в белом покрывале. Как привидение. Ребенок ростом с мальчика. Накрыт с головой белым одеялом. Вернее, не белым, а бело-розовым, как будто на него осыпались лепестки отцветающей вишни. Фигура приближается, а я не двигаюсь. Не могу даже пошевелиться. Долгое время уходит. Привидение в бело-розовом покрывале делает еще шаг и оказывается в луче лунного света.

Это мальчик.

– Чтоб тебя! – ору я. – Где ты был?

Призрачные лепестки – это обычные шерстяные нитки. Какое-то странное вязаное одеяло белого и розового цвета. Похоже – ручной работы. Человек, который вязал такое одеяло, явно вложил в него свою любовь и тепло. Мальчик закутан в это одеяло. И он улыбается.

– Куда ты пошел среди ночи? – не унимаюсь я.

Мальчик широко открывает глаза, потом открывает рот и достает изо рта белый камешек. Он улыбается, и я снова вижу его сколотый зуб.

– Ты ходил искать себе камешек? – возмущаюсь я. – Ладно. А что это за одеяло?

Из темноты выходит женщина.

– Это я ему дала, – говорит она.

Поверить не могу. Я так сосредоточилась на мальчике, что даже не заметила, что у него за спиной стоит кто-то еще. И естественно, я готова к тому, что на этой женщине будет украшенный серебряными монетами оранжевый платок. Но ничего такого на ней нет.

А есть похожие на паутину черные кружевные митенки.

– Он потерялся, – говорит мисс Сперри. – А я его нашла.

То есть мне кажется, что это мисс Сперри. Но к такому выводу я прихожу только потому, что увидела эти перчатки. Хотя у многих людей могут быть черные перчатки из похожих на паутину кружев. Могут, но не факт. Я в своей жизни такие перчатки видела только на руках мисс Сперри. Такие перчатки пришли не из Прошлого. Они пришли из времен, которые были еще до Прошлого.

Но стопроцентной уверенности у меня нет.

– Мисс Сперри? – спрашиваю я. – Это вы?

После короткой паузы женщина выходит на шаг вперед. В обтянутых кружевными митенками руках она, как современный Санта-Клаус из палаточного городка, держит черный пластиковый мешок, из которого торчат уголки вязаных одеял. Глаза у нее с черной подводкой (хотя это может быть следствием освещения или нехватки света), и у нее седые волосы. Длинные нечесаные волосы до самого пояса. У мисс Сперри всегда были аккуратно расчесанные волосы. И черные. Но это было давно. Долгое время назад.

– Кто ты? – спрашивает женщина.

На этот вопрос так просто не ответишь. На такие вопросы подлавливают, когда надо заполнить страницы кредита в глобальном паспорте.

Кто я.

Я – уроженка Шотландии.

Репатриантка.

При проверке на возраст – девочка-подросток.

При проверке на незаконную иммиграцию – беженка.

А еще ответ на такой вопрос зависит от того, кто спрашивает. Меня спрашивает ведьма, да еще ночью на кладбище.

– Мари Энн Бейн, – отвечаю я. – Вы были моей учительницей, мисс Сперри. В шестой начальной школе.

Женщина качает головой:

– Учительницей? Нет. Тут какая-то ошибка. Меня зовут Корлинда. Корлинда Ли.

Имя кажется мне знакомым, но я никак не могу вспомнить, где его слышала.

Возникает короткая пауза, и женщина продолжает:

– Ты тоже потерялась, Мари?

Еще один вопрос, на который так сразу не ответишь. Чувство потерянности возникает в самых разных случаях.

Например:

когда заночуешь на склоне холма, в сарае или в каком-нибудь захоронении;

когда обманываешь, жульничаешь или воруешь, а сама при этом ничего не чувствуешь;

или когда убиваешь кирпичом, а думаешь в этот момент в основном о кирпиче;

или когда забываешь, как плакать.

А еще, когда тебе снится, что кто-то забрал у тебя маленького мальчика, и просыпаешься от ужаса, который еще не испытывала никогда в жизни.