* * *

В субботу Мэй проснулась в своей старой постели, а после завтрака посидела с отцом, и они вдвоем посмотрели профессиональный женский баскетбол, к которому отец очень пристрастился. Остаток дня потратили на игру в карты, дела по дому, а потом вместе приготовили курицу в масле – блюдо, которому родители научились на кулинарных курсах у молодых христиан.

С утра в воскресенье распорядок был такой же: Мэй долго спала, проснулась блаженно, вся как будто свинцом налитая, и забрела в гостиную, где отец опять смотрел какой-то матч женской НБА. На сей раз отец надел толстый белый халат – один приятель слямзил из лос-анджелесского отеля.

Мать на дворе клейкой лентой чинила пластиковый мусорный бак – еноты поломали, извлекая содержимое. Мэй отупела, тело не желало ничего – только прилечь. Лишь сейчас она сообразила, что всю неделю жила в режиме тревоги и ни разу не спала дольше пяти часов. Сидеть себе в сумеречной родительской гостиной, смотреть баскетбол, к которому она равнодушна, – скачут хвостики и косички, кроссовки скрипят по корту, – все это уже великолепно тонизировало.

– Не поможешь мне подняться, голубушка? – спросил отец. Его кулаки забурились в диванные подушки, но встать не удавалось. Подушки слишком мягкие.

Мэй подошла, потянулась к нему и в ту же секунду расслышала какой-то хлюп.

– Курвин сын, – сказал отец и снова стал садиться. В процессе сменил траекторию и опустился на бок, словно припомнил, что под ним нечто хрупкое и садиться туда нельзя. – Позови мать? – попросил он, стиснув зубы и зажмурившись.

– Что случилось? – спросила Мэй.

Он открыл глаза, и в них полыхала незнакомая ярость.

– Пожалуйста, позови мать.

– Я же здесь. Давай помогу, – сказала она. И опять к нему потянулась. Он отбросил ее руку.

– Сейчас же. Позови. Мать.

И тут ее шибанул запах. Отец обгадился.

Он громко выдохнул, стараясь взять себя в руки. И уже тише произнес:

– Прошу тебя. Пожалуйста, милая. Позови маму.

Мэй кинулась к парадной двери. Отыскала мать у гаража, рассказала, что случилось. Мать в дом не побежала. Взяла Мэй за руки.

– Я думаю, тебе пора уезжать, – сказала она. – Он не захочет, чтоб ты это видела.

– Я могу помочь, – сказала Мэй.

– Прошу тебя, детка. Дай ему сохранить хоть каплю достоинства.

– Бонни! – загремел отцовский голос из дома.

Мать стиснула руку Мэй:

– Деточка, собери вещи, мы через пару недель увидимся, хорошо?

* * *

Мэй поехала назад к побережью, и от гнева ее всю трясло.

Они не имеют права так с ней поступать – призывать домой, а потом гнать прочь. Она не хотела нюхать его дерьмо! Она бы помогла, да, едва попросили бы, но если они будут так с ней обращаться – нет. А Мерсер! Отчитывал Мэй в ее же доме. Господи боже мой. Все трое хороши. Мэй два часа ехала туда, теперь два часа назад, и что ей досталось за труды? Одно расстройство. Ночью жирдяи читают нотации, днем выставляют за дверь собственные родители.

До побережья она добралась в 16:14. Еще не поздно. Когда они закрываются – в пять, в шесть? Она забыла. Свернула с шоссе к бухте. Ворота эллинга были открыты, но поблизости никого. Мэй побродила по рядам каяков, падлбордов и спасательных жилетов.

– Ау? – сказала она.

– Ау, – ответил ей голос. – Я здесь. В трейлере.

Чуть дальше стоял трейлер на шлакоблоках, и в открытую дверь Мэй разглядела мужские ноги на столе, телефонный шнур, тянувшийся от стола к незримому лицу. Она взошла по ступенькам и в сумрачном трейлере увидела обитателя – за тридцать, лысеет, выставил указательный палец. Мэй поминутно глядела на телефон, смотрела, как утекает время: 16:20, 16:21, 16:23. Положив трубку, человек улыбнулся:

– Спасибо, что подождали. Чем вам помочь?

– А Мэрион здесь?

– Нет. Я ее сын. Уолт. – Он встал и пожал Мэй руку. Высокий, худой, пропеченный солнцем.

– Очень приятно. Я опоздала?

– Куда? К ужину? – переспросил он, полагая, что удачно пошутил.

– Взять каяк.

– А. Который час-то? Я давно не смотрел.

Ей и смотреть не требовалось.

– Двадцать шесть минут пятого, – сказала она.

Он прочистил горло и снова улыбнулся:

– Двадцать шесть пятого, а? Ну, мы вообще-то закрываемся в пять, но раз вы так чувствуете время, наверняка вернетесь в двадцать две шестого? Нормально? А то мне надо за дочкой заехать.

– Спасибо, – сказала Мэй.

– Давайте вас оформим, – сказал он. – Мы только-только все компьютеризировали. У вас же есть учетка?

Мэй представилась, он вбил ее имя на новом планшете, но ничего не вышло. С третьей попытки он сообразил, что не работает вайфай.

– Наверное, через телефон получится, – сказал он, вынимая телефон из кармана.

– А можно когда я вернусь? – спросила Мэй, и он согласился – понадеялся поднять сеть. Выдал Мэй спасжилет и каяк, и уже на воде она снова глянула на телефон. 16:32. У нее почти час. В Заливе час – куча времени. Час – как целый день.

Она погребла от берега, но сегодня не увидела в бухте тюленей, хотя нарочно притормаживала, чтоб их выманить. Доплыла до старого полузатопленного пирса, где они порой загорали, но ни одного не нашла. Ни тюленей, ни морских львов – пирс пустовал, лишь одинокий неряшливый пеликан восседал на столбе.

Она погребла за опрятные яхты, за таинственные суда, в открытый Залив. Там передохнула, чуя воду под собой, гладкую и качкую, точно бездонный желатин. Когда замерла, в двадцати футах впереди вынырнули две головы. Тюлени – они переглянулись, будто раздумывая, надо ли разом посмотреть на Мэй. Что затем и сделали.

Они смотрели друг на друга, два тюленя и Мэй, не мигая, а затем, словно сообразив, до чего Мэй неинтересная – подумаешь, сидит и не шевелится, – один тюлень погрузился в волну и исчез, другой торопливо последовал за ним.

Впереди, посреди Залива, она разглядела нечто новое, рукотворную конструкцию, которой прежде не замечала, и решила, что такова и будет ее задача на сегодня – добраться туда и расследовать. Вблизи выяснилось, что это два судна – ветхая рыболовецкая лодка, а у нее на поводу некрупная баржа. На барже стояло прихотливое, но бестолковое жилище. На суше, особенно в окрестностях, его бы мигом снесли. Мэй видела похожее на фотографиях – лагеря беженцев или лачуги бездомных времен Великой депрессии.

Мэй сидела в каяке, рассматривая этот бардак, и тут из-под синего брезента появилась женщина.

– Ой, привет, – сказала она. – Ты прямо как из-под воды. – Лет шестидесяти, волосы длинные, седые, густые и растрепанные, завязанные в хвост. Она подошла, и Мэй разглядела, что нет, помоложе, слегка, пожалуй, за пятьдесят, и в волосах блондинистые пряди.