Те два года, что чехардились кремлевские мумии, прошли для Маши – да и для всех советских граждан – очень быстро. Стремительно приближалась благодатная пенсия, последний год пошел… Вадик, сыночка любимый, был при ней. Может, и неплохо, что он так и не мог забыть свою длинноносую, а может, понял, что мама-то его никогда не предаст, всегда любить будет.

Вовка, старший, существовал где-то – как за глухой стеной. Оттуда изредка доносились невнятные, односложные возгласы, для Маши обозначавшие только то, что возвращаться домой он не собирается. Вцепилась в него эта Зойка мертвой хваткой и не отпускает.

Там же, за этой стеной, подрастала неведомая «внучка», но Маша приучила себя про это не вспоминать. Думать о том, что, может быть, это все-таки Вовкин ребенок, а она, Маша, изначально и кругом не права, было очень противно. С чего она не признает невестку, которую даже никогда не видела? Одно время соседи ее спрашивали об этом, но, получив отпор в соответствующих выражениях, отстали, а теперь, поди, уж и забыли, занявшись, наконец, своими делами.

А в остальном все было относительно неплохо, главное, Вадик на сторону не смотрит, не гуляет.

Была ранняя, вялая и гнилая весна восемьдесят пятого года. Через полгода, в ноябре, Маше было выходить на заслуженный отдых, но она хотела работать и дальше. Так денежнее.

Но как раз в это время на Машу, уже почти спокойно взиравшую из своего стеклянного закутка на сновавших туда-сюда заводских девчонок и молодых бабешек, ее сменщица Клавдия обрушила новость… Такую новость!

Маша принимала смену, когда уходившая домой Клавка, чувствительно двинув ее локтем в бок, зашипела ей на ухо:

– Вон, вон, гляди, та Галька пошла!

– А мне что за дело? – недовольно ответила Маша, мельком оглядывая высокую женскую фигуру, медленно двигавшуюся в сторону заводоуправления. – Чего распихалась, шалава!

– Так это же Галька! – все шипела сменщица, делая страшные глаза. – Та самая!

Фигура у Гальки была ладная, узкая в талии, хотя отнюдь не худосочная.

– Да та ж Галька, за которой твой Вадим увивается, дура!

– Сама ты дура старая! – рявкнула Маша. – Ни за кем мой Вадичка не увивается, выдумала тоже! За кем здесь увиваться? Одни проститутки!

Сменщица отступила на полшага, поскольку больше не позволяли размеры «стекляшки», где гужевались вахтеры, и, выпятив губу, презрительно процедила:

– Ты что – не знаешь, что ли? Про Гальку эту?

– Не знаю и знать не желаю, – также презрительно ответила Маша, садясь и всем видом показывая Клавке, что той надо отправляться домой, где ее страстно желают видеть домочадцы. А вот Маша не желает.

– Ну, как хочешь, – разочарованно пробормотала сменщица.

За утренними хлопотами Маша даже как-то подзабыла этот казус. Но потом, когда людской поток утихомирился, иссяк, новость о том, что Вадик, ее сынок, увивается за какой-то Галькой, предательски, как проснувшаяся от весеннего тепла гадюка, выползла из дальнего уголка Машиной души и, свернувшись колечком на солнцепеке, стала зудливо беспокоить Машу.

«Вадик увивается за какой-то бабой… Да не может того быть! Галька какая-то… Откуда?… Да нет, не может быть… Может, по работе связаны?»

Эту мысль пришлось сразу же отбросить – конторские с автомастерской дела имели постольку-поскольку. Только казенная директорская «Волга» там обслуживалась… Какие дела там! Сплетни. Но высокая фигура в ярко-зеленом пальто, длинном, в талию, так и мелькала у Маши перед глазами.

«Ах, ну как всегда! – досадливо, чувствуя, что лицо сворачивается, как скисшее молоко, в жалкую гримасу, размышляла Маша. – Все знают, а я не знаю!»

Маша долго не могла понять, что в этом ее состоянии так гнусно-мучительно. Не больно – как от прохудившегося зуба, а мерзко-томительно – как от несварения. А потом Маша поняла…

Она ощущала себя как обманутая жена: все вокруг знают, что муж от нее загулял, а та дурочка ходит как ни в чем не бывало, улыбается, отчаянно веселя окружающих своим двусмысленным положением. А когда она узнает обо всем, да еще рассказывает ей о позоре не самый близкий друг, и полуброшенка прикидывает, сколько уже времени она является предметом обсуждения и жалостливого сочувствия… У, вот вражине не пожелаешь!..

К обеду, когда из заводоуправления пошли оглоеды-служащие, Маша дошла до точки душевного кипения. Она буквально вырывала из их рук пластмассовые пакетики с пропусками, огрызалась на замечания вроде «А поаккуратнее нельзя?» и невнимательно рассовывала их по ячейкам. Но зеленое пальто так и не появилось. А когда служащие пошли назад, около Маши собралась очередь – она не могла найти перепутанные пропуска. Недовольные конторцы стали скандалить, пришел начальник – не тот, который отправлял Машу на экзекуцию к главному инженеру, а уже другой. Он разобрался с пропусками, цедя слова сквозь зубы, сделал Маше замечание и ушел. Машу трясло от злости: а чего она такого сделала? Это все та Галька неизвестная виновата…

Маша вдруг осознала, что невзначай брошенное замечание уже заполонило ее жизнь тревогой, мучительным беспокойством и томительной душевной болью. Вадик нашел новую зазнобу! Забыл ту министершу и нашел новую бабу!

К вечеру это трясучее беспокойство совсем вымотало Машу, она несколько раз клала под язык таблетку. Может быть, поэтому, стараясь снова ничего не напутать с пропусками – а ну как не оставят ее работать после пенсии? – Маша чересчур внимательно смотрела на пластиковые пакетики и пропустила эту змею зеленую. Сообразив, что все конторские благополучно отправились домой, а Гальку она так и не выявила, Маша едва не заплакала от обиды. Или эта Галька знала, что смертельно виновата перед Машей, и как-то сумела обмануть ее? Ведь Маша ее даже на вид не знала, не помнила… И сын сегодня в заводском дворе не появлялся… Ох, не к добру это!

Остаток вечера Маша просидела, до боли в глазах вглядываясь в темноту двора – а вдруг эта проститутка задержалась в конторе, грязно сношаясь с начальством, все-таки пройдет мимо, и тогда Маша ей покажет-распокажет!.. Но ничего так и не произошло. Все ключи от заводоуправления висели на своих гвоздиках, все пропуска лежали в ячейках.

Часам к десяти вечера Маше, которая жутко измоталась обилием тревожных мыслей и подозрений, пришла в голову замечательная мысль. «Надо просмотреть пропуска и найти всех Галек, что работают на заводе! Вот и фамилию узнаю и должность! Она от меня никуда не денется! Уж я ее причешу – будь здоров! Вадичку-то я не отдам, не отдам!»

Можно было бы давно запереть «стекляшку», проковылять по замерзшим лужицам в дежурку, что была на первом этаже заводоуправлении. Прикорнуть там на кушетке часиков до семи утра, когда пойдут первые работники – все неймется им. Но Маша методично вынимала пропуска и в тускловатом свете вглядывалась в плохонькие фотографии. Лица сливались в один непонятный и ненавистный образ, но ничего конкретного Маше обнаружить не удалось. В заводоуправлении разных Галин работало штук пятнадцать, однако подходящей на роль злейшей Машиной врагини подыскать не удалось. Ведь даже возраст женщин на мелких карточках определить было нельзя – а может, это столетней давности фото?