Усталая и отчаявшаяся – вот и эта Галька обыграла ее и обставила! – Маша поплелась в дежурку. На полпути к зданию она почувствовала, как подгибаются ноги, и вспомнила, что забыла поесть. А сверток в вареными яйцами и колбасой забыла в будке… Ох, и тут ее эта сыкуха доконала!

Возвращаться Маша не стала, прилегла то ли с тяжелым сердцем, а может, с гулко отзывавшимся на каждое движение пустым желудком, дремала вполглаза, порываясь заплакать то ли от телесной дурноты, то ли от душевного разлада. И надо как-то не пропустить эту Гальку утром… Никак нельзя пропустить…

А наутро Машу, наконец крепко заснувшую, растолкали пришедшие на работу уборщицы. Их впустил на территорию сторож, а то, что Маша проспала, было почти профессиональным позором. С Машей это случилось во второй раз с тех пор, как она ушла в охрану из цеха. Наскоро умывшись и пригладив волосы, она заняла место в своей «стекляшке».

За ночь погода сильно переменилась – может, поэтому и ныло сердце? День занимался солнечный и теплый, по-настоящему весенний. Волей-неволей настроение пошло на подъем. А вдруг обойдется и на этот раз, Вадик никуда не уйдет, и вообще, это все бред… Ну видели кого-то с кем-то – но не ее сынулю… Мало ли перед кем эта сыкуха задницей вертит? Маша даже перестала приглядываться к конторским – а ну их всех… Вадичка, кровиночка, всегда будет при ней…

Сдав смену, Маша даже задерживаться не стала, наладилась по магазинам. Надо поискать чего-то на обед себе и на ужин сыночке. А то ситуация с продуктами становилась угрожающей. Картошка, соленья – все это хорошо, но животины у Маши отродясь не было, а сыну мяса достать надо, хошь не хошь… Как еще кормит Володечку эта его «жена», не исхудал ли?

Через некоторое время неприятная история позабылась. Тем более что начались такие дела, такие дела!!!

Скончался, дал-то Бог, наконец тот кособокий, немного и поцарствовал, а на его место пришел новый всесоюзный начальник, заметно моложе предыдущих. Он таскал повсюду за собой жену, которая резко не нравилась всем, особенно женщинам. Наверное, по ее ведьминскому наущению Мишка Меченый отменил пьянку. Ну, не напрочь отменил – куда ж государству без «пьяных» денег?! – а создал дикое неудобство для трудящегося населения, которое желало расслабиться после утомительного рабочего дня.

Проезжая на автобусе по городу утром с дежурства, Маша из недели в неделю видела, как у магазинов, змеино извиваясь, стоят километровые очереди неряшливых, до удивления похожих друг на друга мужиков. Будто и не уходили вовсе, а так и жили в этих движущихся таборах. А многие почти и жили, да… Так вот – получив пару бутылок и расписав их здесь же, «из горла», с банкой кильки в томате и кусочком «чернушки» на закусь, они тут же становились в конец очереди, зная, что достоятся аккурат к поре опохмелки.

– … Вот их всех переписать да в милицию! – зло ворчали бабы в автобусе, шедшем вдоль главной городской очереди-алкоголички.

– Не за что, – бубнили мужики, либо уже успешно отстоявшие, либо имевшие возможность покупать бутылки у таксистов по тройной цене. – Их право. В свое время люди стоят.

– Да тут их полгорода, «людей»-то этих!! – взвизгивала непременно какая-нибудь баба. – У них что – у всех отгул?!

«Поди, своего кобеля-пьяницу там засекла!» – расслабленно думала Маша.

Так все и шло – своим чередом. Перестройка нарастала, пыжилась, влезала во все прорехи на теле самого справедливого на свете строя. Вадик рассказывал Маше анекдоты про нового вождя и про его дела, но Маша, хоть и смеялась, их не запоминала – а оно ей надо? Главное, то, что никуда младшенький особенно не ходил, ночевал всенепременно под родительским кровом и о том, чтобы привести пред Машины очи невесту, речи не заводил. Шел ему уже двадцать восьмой год, а это означало, что он почти что старый холостяк и, даст-то Бог, уже и не женится. Правда, Вадик время от времени заговаривал о том, что надо бы Маше отрегулировать отношения с семьей старшего сына, и тетка подталкивала, и ее муж зудел, но Маша стойко держалась за свое – ребенок у невестки не от сына, а сама невестка как есть натуральная проститутка. Утешало и обнадеживало Машу еще и то, что новые руководители принялись обильно сажать старое начальство: за взятки, воровство, за привилегии, но это скорее было знаком свыше – есть справедливость, есть… Поскольку Машина «невестка» в последние годы тоже выбилась в городские руководители, даже получила за это двухкомнатную квартиру, то Маша сладко, втайне, мечтала: а вдруг ее посадят и сын вернется на мамины пирожки?…

Тем более Маша наконец вышла на пенсию, денег стало больше, и кормить сыночков она смогла бы обильнее. Жаль, что не лучше – потому что с фальшивой своей «невесткой», работавшей в горисполкоме при дефиците, Маше по ассортименту было не тягаться, но все-таки. Однако этого опять по-Машиному не случилось, и Володя продолжал жить в той своей «семье».

А в один прекрасный день младшенький, для приличия сунувшись посоветоваться с матерью насчет подарка и получив гневный отпор, ругнулся и ушел к брату на празднование его тридцатилетия. Маша даже как-то этого не ожидала – действительно, давно она Володечку не видела, ох как давненько… Даже забыла, что ему должен стукнуть тридцатник… Да, взрослый мужчина. Женатый, ребенок есть… Квартира, работа. А мама как же?

– Неужели уж и теперь с ним не помиришься? – заглядывая в Машино хмурое лицо, спросила тетка. – Живут они хорошо, чего ты?…

– А я с ним и не ссорилась, – фыркнула с вызовом Маша. – Пусть возвращается. Я приму.

– Опять ты за свое, – покачала головой тетка, доливая кипятка в заварной чайник. – Никак не отступишься.

– И не отступлюсь.

– А зря! На вот, посмотри.

Тетка сунула ей в руки какую-то довольно большую глянцевую фотографию. Знала бы Маша, что ей дают, – пальцем не прикоснулась бы! Но от неожиданности все-таки взяла и…

Там было, видимо, снято это Володькино тридцатилетие. Гости стояли полукругом, все чуть навеселе, улыбающиеся, нарядные, с бокалами. Когда Маша вгляделась, то узнала своего старшенького! Слева был Вадик, а справа эта его «жена», в костюмчике, щупленькая, с темными кудряшками вокруг лица.

Невольно, не в силах оторваться, Маша цепко, быстро обсмотрела лицо старшего сына. Оно стало суше, черты лица определеннее, чуть наметились залысины на лбу. Главное, несчастным, голодным и загнанным он не выглядел. Вполне довольным и счастливым. Без нее. Без мамы…

– Что ты мне даешь! – Маша отбросила карточку чуть ли не в лицо тетке.

Та от испуга заморгала, неловко поймала ее, летевшую аккурат в чашку с горячим чаем.

– Мань, а поделикатнее нельзя?! – прикрикнул вошедший в этот момент на кухню «дядька».

«Вечно он… как черт из рукомойника», – раздосадовалась Маша.

– В гостях вроде?! Пора бы вести себя научиться – на пенсии уже, а? Все воюешь да воюешь.

Маша почувствовала в груди такое сжатие – как перед тем, когда она начинала без удержу садить матом, повергая в оторопь даже опытных по этой части односельчан. Но ссориться с практически единственными родственниками было совсем ни к чему. Ведь кроме них и идти-то в случае чего не к кому.