— Кому покажет? Какую дорогу?

— Только что здесь был… — не унимался Веселов.

— Он же зверюшка маленькая, — решил объяснить исчезновение Бабушкина Старик. — Боится, когда кричат, драку, не дай бог, затеют. Как ружье увидел, сразу и сбег. Страх как ружья опасается. Хотя хорошим охотником когда-то считался. Теперь дурачок, чего с него возьмешь.

— Ты что, всерьез рассчитывал на его помощь? — спросил Голованов.

— На твою, что ли, рассчитывать? — огрызнулся Веселов.

— Я бы с вами пошел… — нерешительно заговорил Старик, — да сил боюсь не достанет. Спина по такой погоде как чужая. А Коля, он каждое дерево знает. Накоротке может провести. Только до них вам вряд ли дойти. Ни с Колей, ни без него.

— Что делать тогда? Надо же что-то делать, — продолжала метаться из угла в угол Наташа.

— К ним сейчас один подход — с реки. А на ней слыхала, что творится? На станцию идтить надо, куда этот собирался. Ваш который. А туда вам без Коли не дойти. Попадете под осыпушку — и всё…

— Пойду, покричу… Может, не ушел далеко, — направился к двери Веселов.

— Может, я позову? — предложила Наташа. — Меня он не боится.

— Верно, покличь, — согласился Старик. — Он баб здорово уважает. Чего не скажут, все сделает. Без Коли вам все равно не дойти.

Неожиданно входная дверь распахнулась, и вбежал Бабушкин. Оглядевшись, поманил пальцем Наташу.

— Иди сюда скорее… Скорее, скорее…

— Что?! — испугалась Наташа.

— Что случилось? — замер Веселов.

— Беда, однако… — торопливо стал объяснять Бабушкин. — Звери убегать не хотят. Я им песню пел — не бегут, дорогу показывал — не бегут. Ты красивая, тебя будут слушать. Пойдем скорее…

Схватил Наташу за руку, потянул к двери.

— Какие звери, Коля? — ничего не понимала Наташа.

— Какие звери? — громко, как глухому, закричал Веселов.

— Привиделось ему, видать, что-то, — предположил Старик.

— Пойду, погляжу, что за звери, — направился было к выходу Голованов.

— Ты не ходи, — испугался Бабушкин. — Тебя зверь бояться будет. Совсем не побежит никуда. Она им говорить будет. Послушают — пойдут потихоньку.

— Меня тоже послушают, — уверенно заявил Голованов.

— Не будут тебя слушать. Зачем кричал? Зачем ружье брал. Зачем стрелял? Звери испугались, не идут теперь никуда. Плохой ты. — Снова потянул Наташу за руку. — Пойдем поскорее…

— Нету там никаких зверей, Коля. Привиделось тебе, — попытался успокоить Бабушкина Веселов.

— Сядь, послушай, что мы тебе скажем, — предложил Старик. — Ушли уже твои звери.

— Не ушли, Степаныч. Я им дорогу показывал, все говорил, как следует. Они на меня даже смотреть не хотят. Пойдем. Ты добрая, гладить их будешь, уговоришь помаленьку.

— Не добрая я, Коля. Совсем не добрая. Не будут звери меня слушать, — грустно сказала Наташа, отходя от Бабушкина.

— Может, я смогу им помочь? — спросил у Бабушкина Ефимов.

— Любишь зверей? — спросил у него Бабушкин.

— Люблю, — улыбнулся Ефимов.

— Больше всех кого любишь?

— Птиц люблю.

— Какой зверь самый красивый?

— Все красивые.

— Правильно говоришь. Пойдем, помогать им будешь.

— Коля, послушай, — попробовал было увещевать Бабушкина Веселов. — Сейчас не зверям, сейчас людям плохо. Им помогать надо. Зверям потом поможем.

— Потом суп с котом… — не согласился Бабушкин. — Зверям плохо, людям тоже плохо. Зверей не будет, людей тоже совсем не будет. Зачем зверей в мешок посадили?

— По-моему вести разумный разговор с ним сейчас бесполезно, — решил Голованов. — Давайте срочно решать, что будем делать.

— Не сажали мы зверей в мешок, Коля, — все еще пытался увещевать Бабушкина Веселов. — Честное слово не сажали.

— В мешке звери сидели, — продолжал тот настаивать на своем. — Я их выпускал помаленьку. Медведь молодой, совсем глупый. Лежит и плачет — ей-ей-ей… Спрашиваю — чего плачешь? Не слушает, плачет и плачет. Мамку вспоминает, однако… Соболишка тоже не убегает. В снег зарылся, спрятаться хочет, а сил совсем нет…

Догадавшись в чем дело, Старик вышел.

— Росомашка побежала маленько, а лисицы две никак. Не бегут, лежат. Росомашка на них посмотрела, тоже не бежит больше. Я их рядом всех положил, чтобы им не скучно было.

— Коля, милый, там люди погибают! — закричала, не выдержав, Наташа. — Дорогу на метеостанцию показать надо. Бегом бежать надо.

— Красивая, а зверям помочь не хочешь, — упрекнул ее Бабушкин и, пригорюнившись, замолчал.

— Это может продолжаться бесконечно. Вряд ли он понимает, что произошло. Живет в другом мире. Не уверен, что он знает дорогу. Разве только к мифической Золотой горе. А туда нам путь заказан.

— Что же делать? Придумайте что-нибудь!

— В такую погоду все звери по норам сидят. Безвылазно. Это человеки шарашатся. Счастье ищут. — Веселов стал одеваться, явно готовясь к долгому переходу. — Если бы этот деятель не сломал рацию, мы сейчас все давно спали в ожидании вертолета.

— Не ломал он рацию. Это я ее сломала. Хотела, чтобы он остался. На три, на два, на один день, но чтобы остался, — неожиданно призналась Наташа, и слезы снова потекли из ее глаз.

— Это не вы, Наталья Степановна, это я сломал рацию, — совсем уж неожиданно для всех признался Ефимов.

— Ни себе хрена, — хмыкнул Веселов. — Триллер. Детектив на тему, кто сломал рацию. Если хотите, чтобы я тоже признался за компанию, ничего не выйдет. Я ее в глаза не видел.

— Я тоже хотел, чтобы он задержался, — продолжил свое признание Ефимов. — Подумал хорошенько, посмотрел… Ну и сломал там что-то, не знаю что. Теперь из-за меня могут погибнуть люди. Я тоже пойду туда. Даже не думайте меня отговаривать.

— Дела… — пробормотал Веселов. — Как сажа бела.

В это время отворилась дверь, и в заезжую с большой охапкой шкур вошел Старик. Свалил их все на нары. Объяснил:

— Мешок он мой разыскал.

— Выходит, действительно были звери, — удивился Веселов.

— Вот именно — «были», — не удержался от ехидной реплики Голованов.

Бабушкин сел на нары рядом со шкурами, стал их гладить, перебирать.

— Зачем трогал, Степаныч? Зачем сюда принес? Они теперь совсем помирать будут, никуда не побегут.

— Коля, Коля, добрая твоя душа, — присел рядом с ним Старик. — Куда ж им теперь бежать? Убил я их всех.

— Не надо, Степаныч… Не надо, не надо, — замотал головой и заплакал Бабушкин.

— Зачем вы так? — упрекнула Старика Наташа.

— Сын письма все пишет… Сначала на квартиру какую-то кооперативную записались. Потом бабе шапка лисья потребовалась… За машину никак рассчитаться не могут. Давай и давай, давай и давай… Внуки, пишет, тоже деда поминают. Пришли, просят, дедушка, зверька из тайги живого. Чего они понимают? Как его живого пришлешь? Я их, Коля, много на своем веку добыл. И никогда, я тебе скажу, сердце у меня не болело.

— Плохо, Степаныч, ой-ой как плохо, — плакал Бабушкин.

— Чего хорошего? — согласился Старик. — Верно ты сказал