Так погиб Белег Могучий Лук, самый верный из друзей, искуснейший из следопытов, что находили приют в лесах Белерианда в Древние Дни — погиб от руки того, кого любил превыше прочих; и скорбь оставила неизгладимый отпечаток на лице Турина, и вовеки не утихло его горе.

А к эльфу из Нарготронда вернулись отвага и силы; и, покинув Таур-ну-Фуин, он повел Турина далеко прочь. Ни разу не заговорил Турин за все время долгого, нелегкого пути; отрешенно брел он вперед, словно во сне, не зная куда и не желая знать; а год между тем близился к концу и в северном краю настала зима. Но Гвиндор неизменно был рядом с Турином, оберегая и направляя его; так прошли они на запад через Сирион и добрались наконец до Прекрасной Заводи и Эйтель Иврин, родников под горами Тени, где брал начало Нарог. Там Гвиндор обратился к Турину, говоря:

— Очнись, Турин, сын Хурина! Над озером Иврина не умолкает смех. Неиссякаемые ключи питают кристальную заводь; Улмо, Владыка Вод, создавший красоту озера в Древние Дни, хранит его от осквернения.

И Турин опустился на колени, и отпил озерной воды; и внезапно бросился он наземь, и слезы, наконец, хлынули из глаз его, и исцелился он от своего безумия.

Там сложил Турин песнь о Белеге, и назвал ее «Лаэр Ку Белег», «Песнь о Могучем Луке», и запел ее во весь голос, не задумываясь об опасности. Гвиндор же вложил ему в руки меч Англахель, и понял Турин, что меч тяжел и мощен, и заключена в нем великая сила; но потускнело черное лезвие, и края его затупились. И молвил Гвиндор:

— Странный это клинок; не похож ни на один из тех, что видел я в Средиземье. Он скорбит по Белегу, как и ты. Но утешься: я возвращаюсь в Нарготронд, где правит Дом Финарфина, где родился и жил я, до того, как постигла меня беда. Ты пойдешь со мной — там обретешь ты исцеление и возродишься к жизни.

— Кто ты? — вопросил Турин.

— Эльф-скиталец, беглый раб, получивший от Белега помощь и утешение, — отвечал Гвиндор. — Однако некогда, до того, как отправился я на битву Нирнаэт Арноэдиад и стал рабом в Ангбанде, называли меня Гвиндор сын Гуилина, и числился я среди нарготрондской знати.

— Тогда ты, верно, видел Хурина, сына Галдора, воина Дор-ломина? — молвил Турин.

— Видеть не видел, — отвечал Гвиндор. — Но слухами о нем полнится Ангбанд: говорят, будто до сих пор не покорился он Морготу, и Моргот наложил проклятие на него и на весь его род.

— В это мне легко верится, — произнес Турин.

И поднялись они, и, покинув Эйтель Иврин, направились на юг вдоль берегов Нарога; там захватили их эльфы-дозорные и привели как пленников в потаенную крепость.

Так Турин пришел в Нарготронд.

Поначалу Гвиндора не признал собственный народ его — уехал он молодым и исполненным сил, теперь же, вернувшись, мог сойти за смертного, изнемогшего под бременем лет: так изменили несчастного пытки и непосильный труд; к тому же стал он калекой. Однако Финдуилас, дочь короля Ородрета, узнала его и приветила, ибо любила его встарь, до Нирнаэт, — были они помолвлены; Гвиндор же, преклоняясь пред красотою Финдуилас, нарек ее Фаэливрин, что значает «солнечный отблеск на заводях Иврина».

Так Гвиндор вернулся домой; и ради него Турина впустили вместе с ним; ибо сказал Гвиндор: то — доблестный воин, близкий друг Белега Куталиона из Дориата. Когда же Гвиндор собирался уже назвать его имя, Турин знаком велел ему умолкнуть и ответил сам:

— Я — Агарваэн, сын Умарта (что значит Запятнанный кровью, сын Злосчастья), лесной охотник.

И хотя догадались эльфы, что принял гость эти имена затем, что убил друга, об иных причинах они не ведали и не расспрашивали его более.

Искусные кузнецы Нарготронда перековали для него заново меч Англахель, и черное лезвие клинка замерцало по краям бледным огнем. Турина же стали называть в Нарготронде Мормегилем, Черным Мечом, ибо разнеслась молва о деяниях, свершенных им с помощью этого клинка; а сам Турин дал мечу имя Гуртанг, Железо Смерти.

Благодаря своему воинскому искусству и доблести в сражениях с орками Турин обрел благоволение в глазах Ородрета и был допущен на совет. Не по душе пришелся Турину нарготрондский способ ведения войны: засады, и уловки, и стрела в спину; и призывал он отказаться от скрытности, и атаковать прислужников Врага большими силами, и открыто выйти на бой, и обратить их в бегство. Но Гвиндор неизменно возражал Турину на королевских советах, говоря, что побывал в Ангбанде и видел малую толику мощи Моргота, и отчасти представляет себе его замыслы.

— Мелкие победы в итоге окажутся никчемны, — убеждал он, — ибо так прознает Моргот, где укрылись храбрейшие враги его, и соберет достаточно сил, чтобы их уничтожить. Всей мощи эльфов и эдайн едва хватило, чтобы сдержать его и взять в осаду, дабы настал мир; да, надолго — но лишь до тех пор, пока Моргот, выждав своего часа, не прорвал кольца; и вновь не создать уже такого союза. Лишь затаившись, выживем мы. Пока не придут Валар.

— Валар! — воскликнул Турин. — Они бросили вас на произвол судьбы, а людей презирают. Что толку глядеть за бескрайнее Море на догорающий на Западе закат? Есть лишь один Вала, с которым приходится нам иметь дело, и Вала этот — Моргот; и ежели в конечном счете не сумеем мы одолеть его, то хотя бы причиним ему вред и помешаем его замыслам. Ибо победа есть победа, даже малая, и ценна победа не только последствиями. Равно как и не безвыгодна. Таись не таись, в конечном счете что в том проку? Лишь сила оружия — заслон от Моргота. Ежели не пытаться обуздать Врага, немного лет минет прежде, чем весь Белерианд подпадет под его тень, и тогда одного за другим выкурит он вас из подземных нор. И что тогда? Жалкая горстка уцелевших бежит на юго-запад и схоронится на побережье, словно в ловушке, между Морготом и Оссэ. Не лучше ли стяжать великую славу, пусть и ненадолго, — ибо конец один. Ты говоришь о необходимости затаиться — что в ней-де единственная надежда; но можешь ли ты заманить в засаду и подстеречь всех до единого соглядатаев и лазутчиков Моргота, чтобы никто не возвратился с вестями в Ангбанд? Однако ж так Моргот прознает, что вы живы, и догадается, где вас искать. И вот что еще я скажу: пусть краткая жизнь отмерена смертным в сравнении с эльфами, они охотнее расстанутся с ней в битве, нежели обратятся в бегство или покорятся. Стойкость Хурина Талиона — великий подвиг; и пусть Моргот убьет героя, но самого деяния ему не отменить. Деяние это почтят даже Владыки Запада, и разве не вписано оно в историю Арды, что не зачеркнуть ни Морготу, ни Манвэ?

— О высоком говоришь ты, — отвечал Гвиндор, — видно, что жил ты среди эльдар. Но тьма в душе твоей, если ставишь ты рядом Моргота и Манвэ и говоришь о Валар как о недругах эльфов и людей; ибо Валар никого не презирают, менее всего — Детей Илуватара. И неведомы тебе надежды эльдар. Живет среди нас пророчество, что однажды посланец из Средиземья пробьется сквозь сумрак и тени в Валинор, и выслушает его Манвэ, и смягчится Мандос. Не должно ли нам до тех времен попытаться сохранить род нолдор и эдайн? Кирдан живет ныне на юге, и строятся там корабли; но что тебе ведомо о кораблях или о Море? Думаешь ты лишь о себе и о собственной славе, и велишь всем нам поступать так же; однако следует нам помыслить и о других, помимо себя, ибо не всем дано сражаться и пасть в бою: их надлежит нам защитить от войны и гибели, пока мы в силах.