– Ну, в ноябре.

«Есть!» – прокричал кто-то в голове Кряжина.

– Я вижу, вы на хорошем счету у руководства. Шутка. Что делать в ноябрьской России? Наматывать на кулак сопли и ждать лета. Но лето рядом. На Кипре в ноябре плюс двадцать пять.

Кряжин в прошлом году был на Кипре в командировке в декабре, и там было плюс двадцать.

– Турне на двоих на три недели.

– На троих, – с хрипотцой поправил Кряжина Власов. – И шведский стол, а не двухразовое питание.

Кряжин задрал подбородок и погладил кадык.

– Разве это в два раза больше, чем за Сагидуллу? По-моему, это в пять раз больше.

– Я рискую, – теперь голос подполковника стал напоминать одышку туберкулезного больного перед залпом влажного кашля. – Очень рискую. С такой периодичностью меня через месяц возьмут за жопу и открутят голову.

– Антон Филимонович, – сказал Кряжин, возлагая на плечо уже бывшего дежурного руку, – вы завышаете сроки. За жопу, как вы фигурально выразились, вы уже взяты.

Он толкнул его в сторону «девятки», и из нее вышел Тоцкий.

– Надень на него наручники моим именем, – дабы задержанный не сомневался в происходящем, Кряжин толкнул его еще раз. – Очень хорошо, что вы плотно позавтракали, Власов. Порядки вы знаете, поэтому знаете и то, что кормить в «красной хате» ИВС Центрального округа сегодня вас уже не будут.

Он сыграл наобум и сорвал куш. Но никогда еще не был так разочарован от этого. Он видывал разные виды и теперь с непонятным сомнением в душе убеждался в их все большей чудовищности. Что за сомнение терзало его душу? Он не мог ответить на этот вопрос. Лишь полчаса спустя, когда перед въездом в ворота изолятора временного содержания ему пришлось предъявить служебное удостоверение, он не спрятал его по привычке в карман, а с удивлением, словно видел его впервые, разглядел.

А дежурный по изолятору даже не взглянул в корочки – он знал Кряжина почти как близкого человека. Ведь дежурный находился на службе. А потому отождествлять фото с личностью ему не было необходимости. Интересно, а узнал бы он Кряжина завтра, если бы тот нагрянул к нему поутру, да после тяжелой смены?

Выражаясь бытовым языком – легче всего «колются» «мусора». Этот феномен объяснить трудно, а подчас невозможно.

Власов манерничал минут пятнадцать. Но чем чаще он говорил о «чудовищной провокации» или выражался более демократично – «недоразумении», тем сильнее на глазах грустнел и старел. Когда наконец стало ясно, что дальнейшее упорство унижает его как человека и (как бы то ни было) офицера, он согласился дать показания.

Готовый к такому обороту Кряжин, годами и сотнями допросов наученный к такой «готовности», мысленно добавил к предстоящему разговору пару часов. Только юный и неопытный следователь сейчас может развесить уши и послушно принимать на веру то, что прозвучит в кабинете. Советник этот рубеж перешагнул давно и в тот момент, когда Власов задумчиво произнес «хорошо…», приготовился отделять зерна от плевел и агнцев от козлищ.

Власов промычал, что его обманули, сунув под нос пропуск, а он, слепой и старый дурак, не рассмотрел как следует. Вот и вся вина. Не сажать же за это! – в самом-то деле… Был «чех» в «Пресне», был, он этого не отрицает. Но как только выяснилось, что пропуск липовый, тут же орлом вознесся на третий этаж и выгнал посетителя прочь!

– Ты что, дурак, Власов? – погрустнел Кряжин. – Ты перепутал. Это не тот случай, когда мент врезал в ухо подозреваемому, тот написал заявление, и прокурор вызвал к себе мента, чтобы вместе слепить «шнягу» для «отказухи». Это не тот случай, когда мент и прокурор заодно, Власов. Ты совершил преступление, и моя самая желанная мечта – написать обвинительное заключение таким образом, чтобы общество увидело тебя лет этак через пятьдесят! В виде урны с прахом… Кто был ночью в «Пресне»?!

Власов и не думал набиваться в сообщники к следователю. Он просто выбирал из нескольких зол наименьшее. Но по всему выходило, что наименьшее из зол гарантирует ему реальный срок заключения. Правила он знал, а потому изъявил желание дать полный расклад и написать явку с повинной.

Не получилось. Явки с повинной через час препираний со следователем не пишутся. Такие показания оформляются как вынужденные показания под давлением неопровержимых доказательств. Об этом Кряжин, еще гонимый гневом, бывшему подполковнику и сообщил. Он не раз принимал явки от воров и убийц, и не после часа беседы, а через несколько суток, но сейчас был не тот случай. И Власов, поскрипывая надломленным внутренним стерженьком, стал говорить. В конце концов, в явке с повинной и добровольном сотрудничестве со следствием можно будет убедить суд. А в том, что он состоится, Власов уже не сомневался.

Около десяти месяцев назад подполковник, у которого заболел сын, вышел от лечащего его врача в состоянии шока. У мальчика обнаружили лейкемию в начальной стадии, то есть в той, когда еще не поздно начать биохимическое лечение и уничтожить болезнь на корню. Операция и лечение в Германии стоили около десяти тысяч евро, и с этой цифрой в голове Власов вышел из больницы и приехал домой. Обзвонил родных, близких, знакомых, подсчитал, сколько стоит его машина, помножил на текущий курс и вывел итоговую цифру: ровно десять тысяч евро. И последующие лет десять жизни должны уйти на погашение этой задолженности, а на такую рассрочку не соглашался ни один из близких и знакомых. Власов отчаялся и едва не запил. Помог один из бывших сослуживцев, живущих ныне в Питере. Он сказал, что помочь может, но для этого необходима обратная услуга. При этом забывается сама сумма долга. Просто услуга в ответ.

Власов, когда ему объяснили, к чему сводится обратная связь, сначала едва не отказался (Кряжин в эти слова не поверил сразу). Дело в том, что в «Красной Пресне» содержится один человек, которому нужно помочь.

Как сказал чернявый проситель, чуть ломая русский язык южным акцентом: «Одному сидеть не хочется, другому – умирать от белокровия…» Словом, договорились. В следующее свое дежурство Власов провел в тюрьму человека, который около четверти часа на чеченском языке разговаривал с арестантом.

Дальше больше, и вскоре Власов понял, что десять тысяч евро, которые он наивно принял за оплату единичной услуги, не что иное, как единовременное пособие за постоянное сотрудничество. Спрыгнуть с подножки такого «паровоза» уже невозможно, и матерый подполковник попал в историю, попасть в которую не рассчитывал именно по причине своей матерости.

ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА ВЛАСОВА А.Ф., 27.09.2004 Г.:

«Вопрос: Как зовут человека, предложившего вам 10 000 евро на лечение сына в обмен на незаконный допуск к содержащимся под стражей лицам?

Ответ: Он представился как Магомед-Хаджи. Знаю, что он ездит на джипе «Мерседес» темно-синего цвета. Ему около пятидесяти пяти лет, ростом около ста семидесяти пяти сантиметров, крепкого телосложения, по-русски говорит с едва заметным акцентом. Возможно, он из бывших партократов.