«Нет!..» – кричал Пуштин, выпуская спасительный воздух, и его снова опускали под воду. Вино, так благодушно предложенное хозяином, сводило на нет все усилия юриста второго класса. Оно распирало мозг изнутри, вытесняло остатки кислорода и создавало в голове такое давление, что почти разрывало капилляры.

Он уже плохо соображал, когда его уложили на живот под ноги хозяина. Зачем-то стерли с лица воду полотенцем. И через секунду он понял, зачем. Широкая полоса скотча, треснув над его головой, вдруг оказалась под его носом, перехватив рот до самого подбородка.

Когда раздался хруст и Пуштин увидел свой отчлененный мизинец, он закричал так, что, казалось, внутри перемешались все внутренности. Но это был крик внутрь себя, не для чужих ушей. Он снова и снова качал головой, пытаясь убедить Магомеда-Хаджи в том, что никто, кроме них двоих, не знает о той истории, что случилась в зале суда.

Три тысячи долларов… Столько стоит билет на экскурсию в ад.

– Убейте его. И разыщите Колмацкого.

Он не ослышался? Он правильно понял?! Он сказал: «Убейте его»?! Плевать на какого-то Колмацкого!.. Его-то за что?!

Пуштина подняли за плечи и поволокли куда-то в лес. Когда-то он смотрел документальные съемки момента казни чеченскими боевиками пленных солдат и всякий раз удивлялся: почему они не молят о пощаде? Почему не кричат, не бьются в истерике и переносят причинение им смерти спокойно и даже равнодушно? Сейчас понял. Просто нет сил для этого.

Его отволокли к какой-то яме. Он увидел нож. Боль под кадыком. А потом захотелось спать. Удивительно, но чем глубже становился сон, тем слабее чувствовалась боль. «Хоть бы она была, загробная жизнь…» Это были последние мысли юриста второго класса Пуштина.

Самолет оторвался от взлетной полосы Шереметьева, и дрожь в салоне мгновенно прекратилась. Кряжин посмотрел в окно – он любил смотреть, как большие здания за считаные секунды превращаются в спичечные коробки, а грибные рощи – в кляксы в тетрадках первоклассников. Тоцкий, напротив, повернул голову к проходу. Он эти превращения мог наблюдать, лишь держа в руках пакет, любезно предоставленный компанией «Аэрофлот».

Если не считать истерики какой-то американской журналистки, летевшей в Мининск для репортажа о рыбном промысле и принявшей нормальную тряску фюзеляжа «Ту» за ракету «Аль-Каиды», в целом полет прошел благополучно. С температурой минус пятьдесят за бортом, на высоте десять тысяч метров. Кряжин с муровцем пили сок, ели курицу, запивали ее кофе. Стандартный обед воздушного судна, гарантирующий приступ голода уже через полтора часа.

В Мининске их никто не встречал. Такси.

– До центра, будьте любезны… Сорок рублей, ты слышал, Тоцкий? У нас за эти деньги тебя только выслушают через стекло.

Здравствуйте, здравствуйте… Я – Кряжин, следователь по особо важным, из Генеральной, на всякий случай. А это – Андрей Андреевич, тоже из МУРа… А кто ждал? Никто не ждал. Мы сами не думали, что прилетим. Но, как говорится, чем больше бумажек, тем чище… Да, да. Она, родная. Кстати, коль уж мы об это заговорили… А кто сейчас исполняет обязанности покойного Константина Игоревича Резуна? Шахворостов Павел Павлович? Мы еще зайдем.

На выходе из кабинета первого этажа Кряжин заметил, что делопроизводитель даже не дождалась их выхода – схватила трубку и принялась чвакать кнопками на телефоне.

– Поднимается небольшой шумок… – сказал советник Тоцкому. – Кажется, нас действительно не ждали. Люблю вот так, по-татарски.

– По-английски, – поправил майор.

– По-английски уходят. Ты видел, как изменилось лицо леди, что с нами разговаривала?

Шахворостов Павел Павлович оказался степенным мужчиной лет этак сорока на вид с вялым взглядом и чуть провисшим над брючным ремнем животом. Его серый костюм с черной рубашкой (траур – догадался Кряжин) очень гармонировал с синеватыми мешками под глазами и такой же, как у советника, едва заметной сединой в висках. О прибытии столичных гостей он был уже наслышан, однако (и это Ивану Дмитриевичу очень не понравилось) сделал вид, что приятно удивлен. Встал из-за стола, терпеливо дождавшись длинного представления Кряжиным своей должности, раскинул руки и помчался навстречу следственной группе. В голове Кряжина в этот момент даже сквозанула мысль о том, кого он поцелует первым: сотрудника МУРа – начальника отдела по борьбе с бандитизмом, или его, советника юстиции.

Целовать господин Шахворостов никого не стал. Видимо, посчитал, что это будет уже слишком. С разбегу изменил направление движения, подставил под гостей два стула и вернулся на свое место. Развел руками и стал говорить:

– Безмерно скорбим. Большая потеря. Эту утрату не восполнить никем. Он был хорошим человеком. Преданным своему делу бойцом. Данко. Да, Данко.

– Эка куда вас занесло, – ничуть не удивился Кряжин, понимая, что для более впечатляющего траурного спича у и.о. губернатора времени просто не было. Этот текст телеграммы, выданный на ура, – продукт фантазии за тот отрезок времени, пока Кряжин с Тоцким поднимались с первого этажа на третий. «Слабовато для перспективного губернатора», – подумал советник.

– Мы любили его, – ничуть не смущаясь реплики следователя, сказал Шахворостов, – как отца. Он жил этим городом, этой областью. Субъектом Федерации… Знаете, это как у поэта. Помните? «Боже, будь я самым сильным князем, но живи от моря вдалеке, я б, наверно, повалился наземь, грыз ее и бил в слепой тоске». Он был таким.

«Отходит, – констатировал Кряжин. – А я-то грешным делом подумал, что он «тормоз». Но он, оказывается, разудалый молодец, и ухо с этим фраером от бога нужно держать торчком».

– Так оно и вышло, – подтвердил Кряжин, вынимая из кармана пачку сигарет и бросая на спинку соседнего стула плащ. – «А потом с веселой дрожью, закружившись вкруг оркестра, звуки падали к подножью задушенного маэстро».

– «Надушенного», – машинально поправил Шахворостов и тут же встрепенулся: – Вы тоже знаете Гумилева?..

– К сожалению, нет. Не успел, – Кряжин чиркнул «Зиппо» – подарком Тоцкого – и разметал в стороны густой дым. – Только его дело в архиве ФСБ листал. Из личных интересов. Но знаком с творчеством поэта, если вы это имели в виду. Где чай?

Не привыкший к такого рода перекатам, и.о. ринулся было сам, потом о чем-то вспомнил и стал искать на пульте ГГС[11]кнопку. Нашел, нажал.

«Чуть было сам не заварил, – со злорадством подумал Кряжин. – Парень не на своем месте. Короткий зондаж – и он тут же «прокололся». Уважаемые ребята даже для москвичей за чаем не бегают. Усадили, усадили в кресло… Сейчас я тебя еще паче огорошу, и мы найдем подтверждение спонтанной версии».

– Пал Палыч, пока на хлеб мажут красную икорку… – советник подзавис над столом. – Мы же с красной икоркой бутерброды будем есть? – так вот… Все приказы и распоряжения Резуна за две тысячи четвертый год, – он вытянул перед собой руку в нацистском приветствии, показывая, какой высотой он хотел бы видеть стопку, – сюда. Сейчас.