– предатели. Понятно, в кого я такой слабак, что не мог переждать, потерпеть и уйти домой. В мать, конечно. Она тоже слабачка. Отец сказал, что я псих, – она поверила. А ведь я с ней почти помирился… И тогда я решил уйти. Сразу за отцом. Потом понял, что, если уйду, они непременно всё расскажут Кате. К тому же они обещали позвонить ей, скажут же, что я здесь. Она сюда и придет. И потом, у меня все болело, даже вставать лишний раз было трудно. Я подумал, что надо ждать Катю, а с родителями не разговаривать. Нет их, и все.

Власть людей в форме окончилась, теперь все за меня решал собственный папа. Он говорил, что больница мне обеспечена – хочу я этого, не хочу я этого… Я делал вид, что отца не существует. Я остался ждать Катю и жду Катю. Остальное мне неинтересно. И ни в какую больницу я не поеду, попробуйте затолкайте. Я лучше в окно прыгну…

А Катя все не приходила. Я старался не двигаться, как будто, если не буду двигаться, родители забудут о том, что произошло, перестанут ко мне лезть… Чтобы не вставать лишний раз в туалет, я не стал ничего ни есть, ни пить. Потом мне пришла в голову отличная идея. Если Катя не придет, значит, она меня бросила, и я тогда просто тихо сдохну. Сколько там человек может прожить без воды? Три дня? Уж за три дня все решится.

И это было совсем не страшно. Когда тебя могут убить в полиции лишь потому, что это им пришло в голову, – страшно, а когда делаешь выбор сам – нет. Я вспомнил тот случай, когда я собирался броситься под поезд в метро. Вот дурак. Был выход куда незамысловатей… Наверное, если не пить, то просто уснешь.

Катя пришла, и я обрадовался, словно она могла взять меня за руку и увести из дома. А оказалось все не так. Она говорила почти то же самое, что я уже слышал от мамы. Она меня любит, но ей страшно. Конечно, я же монстр. Настолько, что со мной опасно находиться рядом… Но я так по ней соскучился, что, как бы она меня сейчас ни назвала и что бы ни сказала – все можно было простить за то, что она пришла.

К тому же она в чем-то была права. Я смотрел, как у Кати в руках крошится печенье и крошки падают на постель. И мама ничего не говорит, хотя это всегда ее очень раздражало – еда в постели. Я подумал, что могу никогда в жизни больше не увидеть, как Катя крошит печенье… Потом она ушла, а я взял стул и бросил в стену. Я должен был сделать что-то сам. Не чтобы за меня решали. То, что я собирался сделать, меня пугало, но теперь я понимал, что иначе нельзя.

Я встал, поднял опрокинутый стол и пошел в коридор. Мама стояла со своим телефоном в руке. Я забрал его у нее и сунул в карман.

– Ты хочешь позвонить отцу? Не надо. Я успокоился, я все подберу. И я согласен лечиться. Только ничего мне сейчас не говори.

Потом я собирал книги и ставил их обратно. Как бы так поставить всё на свои места в голове…

Ночью я проснулся и понял, что забыл сказать все Кате. Собственному отцу вечером поклялся, что не сбегу, ничего не натворю и пойду к психиатру. А Кате забыл сказать, как она права.

Было, конечно, уже очень поздно. Но я подумал, что, если не скажу Кате – я могу испугаться, передумать… А если скажу ей, то уже никуда не денусь.

Может быть, все не так уж плохо и все наладится?

Она

Пара тянулась медленно, я извертелась, рисовала в тетрадке цветочки с глазами и зубами и постоянно смотрела, сколько времени, на телефоне. Потому что вот сейчас, прямо сейчас Андрей пошел к врачу, а этот врач не какой-нибудь стоматолог, а психиатр. Психиатров я представляла себе плохо, наверное, поэтому они меня и тревожили. Что может произойти теперь? Конечно, Андрея положат в больницу. А там… Наверное, решетки на окнах… И вообще ужасно. А приходить можно? Если нельзя, то сколько дней мы не увидимся?

К тому времени, как пары закончились, меня саму смело можно было сдавать в дурдом.

Андрей не звонил, а я не решалась его дергать.

– Катя!

Я повернулась. Передо мной стоял Водовозов.

– Что ты хотел?

– Громова ждешь?

– Нет, домой собираюсь. А что?

Он молчал, а я себя одернула: зачем сразу грубить. У человека горе, отец погиб, ему посочувствовать надо…

– Подвезти? – вдруг предложил он.

– В смысле?

– Тебя домой. Все равно мне делать нечего.

Предложение было сомнительным и даже подозрительным. Я не могла определиться – считать Водовозова своим врагом, потому что они подрались с Андреем, или не считать? Но в итоге решила, что за полчаса в машине он меня точно не слопает, даже если враг. А я хоть как-то отвлекусь.

– Андрей-то куда делся? – спросил Водовозов.

– Заболел.

– А…

В машине мы сначала молчали, потом Виктор сказал, что жизнь – отвратительная штука.

– Почему?

И тогда он начал излагать – про смерть отца и про коварство девушек. Вот Ира Виктора, беднягу, бросила. И, между прочим, бросила из-за Андрея, перестала с ним встречаться после того показа мод. Я на всякий случай кивала. Отец – это печально, да, я понимаю. Девушка – наверное, она и не любила, иначе что за повод бросить – драка. Ерунда какая.

– В этом и есть самая большая загадка, – сказал Водовозов. – Я пострадал, а меня бросили, Андрею же хоть бы что. Притом что виноват – он.

– Может, вы еще помиритесь с Ирой? – как можно участливее предположила я.

И обрадовалась, что мы уже подъезжаем. Все-таки Виктор мне уже начал надоедать своими разговорами. Хотя все было объяснимо – не с кем поговорить. Но я ему, в конце концов, не друг, не сестра и не психоаналитик.

Я показала, куда свернуть и где можно припарковаться недалеко от моего дома.

– Слушай, – сказал он вдруг, – а может, мне вообще девчонку другую найти?

– Может быть.

Пусть ищет, мое-то какое дело…

– Ты мне нравишься, – заявил Водовозов, – я так подумал, с тобой у нас все могло бы получиться.

Я не поверила своим ушам. Он что, совсем?

– Зачем тебе Громов? Ну что с ним дальше будет? Универ он