После свидания с сыном Анастасия прожила недолго. Она все чаще уходила в свой дивный мир, а потом долго не могла вернуться назад – дороги не находила. Каждый вечер требовала книгу:

– Где книга? Цела ли, Мишенька, скажи, цела?

– Да, Настя, все с ней в порядке.

– Так дай же мне почитать. Что же ты не даешь? Ничего, я у Марфы попрошу, она даст. Вон на поставце ларец, в нем книга, а стило пропало. Сын украл, но не по воле своей. Его Гришка Распутин надоумил, потому как ему стило позарез понадобилось. Воскреснет он и с врагами расправится. Грех это великий, через него погибель придет…

– Настя, давай ужинать будем.

– Да-да, Мишенька, сейчас. Надо только норму выполнить, ветки срубить, много веток. Колючие они, цепляются, тянут к земле. А не выполню норму, так пайка не будет.

– Фима, скажи, ты лекарства все давала, которые профессор выписал?

– Не беспокойтесь, Михаил Александрович, все, как велено, делаю. Вон у меня и бумага на стене, когда что давать вечером и утром.

Если погода была хорошей, Михаил возил жену погулять у реки. Как просила Настя, подкатывал инвалидную коляску почти к самому обрыву, за которым уже не было видно берега, только водная гладь, да так близко, что, казалось, можно сделать шаг и войти в реку или улететь на небо.

– Миша, смотри, ангел пролетел, тот самый, с елки, только черный, – указала пальцем на темное облако Настя. – Этот черный Мишку и послал сюда…

Михаил прикрыл пледом Настины дрожащие плечи, поцеловал в висок, сказав что-то ласковое, утешительное, в надежде сменить тему разговора, но не удалось.

– …послал и приказал ему с книгой расправиться. Задание у Мишки такое – уничтожить ее и нас заодно.

Михаилу стало не по себе. Он покрепче обнял Настю, стал поглаживать по голове, плечам, пытаясь предупредить новый приступ. Сильная дрожь сотрясала все ее тело, речь становилась все сбивчивее.

– Не гони его, – взмолилась, вцепившись в руку, Настя. – Слышишь, не гони! Хоть и не сын он тебе… Разве не заметил? Семен его отец… или Василич, не помню… Все они за книгой охотятся. Прогонишь, а Мишка войско за собой приведет черное. Лучше сам убей. Стило мое продал за тридцать сребреников. Но уже в лесу родилась сестричка, она его найдет и вернет. Только и ей недолго жить. Бесы по следу идут, а след сюда ведет, к дому нашему, где книга спрятана. Всех по очереди убьют, а детей не смогут. Время пришло. Не прочтут люди книгу, погибнут. Сыну человеческому открылась тайна, да и того распяли, хотел научить нас – не вняли… Потому страдаем, болеем, убиваем… Только бы Мишенька не помешал! Его подослали. Надо было толкнуть его в бездну темную, откуда пришел, а я спасала. Но я же люблю его! Как быть? Ты что думаешь? А давай считалочку прочтем. На золотом крыльце сидели… кто первый выйдет, тот и умрет…

– Настенька, дорогая, никому умирать не надо. Миша наш с тобой сын, да и похож на меня очень, только он немного с пути сбился. Ничего, скоро женится и придет к нам с женой. Будем внуков нянчить.

Проглотив комок слез, Михаил покатил к дому коляску с больной женой. В тот вечер он долго размышлял над тем, что в Настиной болезни книга сыграла роковую роль. В чудесные свойства книги он уже не верил, проклиная день, когда нашел ее под землей. Не в силах заснуть, он метался в постели, прислушиваясь к тяжелому дыханию жены. Как сделать так, чтобы Настя забыла о книге, Михаил не знал.

Они прожили на даче все лето, и лишь в конце сентября, когда наступили холода, Михаил решил, что пора перебираться в город. За день до отъезда он поехал навести порядок в городской квартире и попросил Серафиму еще раз свозить Настю на речку. Серафима усадила ее в инвалидную коляску и укутала потеплее одеялом. Настя потребовала книгу. Решив, что ничего плохого не будет, если хозяйка посидит почитает у реки, Серафима вынула книгу из сейфа. Выкатив коляску на пригорок, поставила подальше от края обрыва, но Настя попросила сделать так, как Михаил Александрович делает: «Чтобы река под ногами текла». Подтолкнув коляску чуть ближе к обрывистому склону, Серафима села рядом. Спустя четверть часа она заметила, что Настя, недолго полистав книгу, заснула. У Серафимы на душе кошки скребли – никак не могла вспомнить, сняла ли с огня кастрюлю с картошкой. Что воду слила, помнила хорошо, а что дальше – забыла. Если кастрюля стоит на огне, то подгорит или, хуже того, сгорит полностью. Этого еще не хватало! Решила, ничего не случится, если она Настасью Николавну одну тут оставит. Если даже та вдруг проснется, то ни встать, ни повернуться без посторонней помощи не сможет. Успею, одна нога там, другая тут.

Серафима управилась минут за десять, не больше. Когда бегом возвращалась, издали заметила, что коляска исчезла. Еле добежала, сердце чуть не выскочило из груди. Упав на колени – ноги не держали, – поползла к краю обрыва. Глянула вниз и обмерла от ужаса: из воды торчали колеса перевернувшейся коляски, а рядом, улыбаясь и обратив неподвижный взгляд в небеса, покачивалась на волнах Настя; книга была зажата в руках. Серафима закричала в надежде, что хозяйка услышит, но та не отзывалась. Спуститься вниз по отвесному склону Фима не смогла, пришлось вернуться в дом, позвонить Михаилу и позвать соседей на помощь. «Скорая» и милиция приехали не сразу. Все это время Настя так и лежала на воде, словно отдыхая. Не ушла под воду, не захлебнулась. Ее даже не снесло течением.

Следствие затруднялось объяснить, как пострадавшая, будучи, по свидетельству врачей, почти полностью парализованной, могла самостоятельно столкнуть вниз коляску. Не исключали версию предумышленного убийства, даже Серафима попала под подозрение. Был еще один странный фактор: в легких Анастасии не обнаружили воды. Она умерла из-за остановки сердца еще до того, как оказалась в реке. Тогда почему в течение часа удерживалась на поверхности. Что ее держало?

Михаил не чувствовал горя – он ничего не чувствовал. Будто вчера у него были две ноги и две руки, а сегодня по одной осталось. И не знал он, как теперь жить на этом свете одноногим и одноруким.

Фима, мучаясь виной за смерть Насти, решила податься в монастырь – замаливать грех. Перед тем как уйти, позвонила по телефону, который Мишка продиктовал, когда в последний раз приходил. Трубку взяла женщина:

– А ты кем ему будешь, Фима?

– Скажи, няня.

– Ну, жди, няня, сейчас позову.

– Алё, – хриплым голосом спросонок отозвался Миша. – Ты, что ли, Фима? Чего надо? – И тут же осел у телефона.

Обхватил голову руками, выдохнул и, не сказав ни слова, заплакал. Плакал долго, утирая слезы рукавом пижамы, а они лились и лились по небритым щекам.

– Это из-за меня! Это я, сволочь, ее убил. Скотина я, Клава, подлая скотина….

Клава подошла и, как ребенка, подняла с пола, усадила на кровать:

– Тише, тише, Мишань, ну, чего стряслось?

Говорить он не мог, только плечи тряслись. Наконец еле выдавил из себя:

– Мама умерла. Мамы больше нет. Это я ее доконал, это я во всем виноват, я один.