идет, то везде хорошо! Я подумал: как странно, что на войне люди легко расстаются! Ты обратил внимание, что фронтовики не умеют писать письма друг другу? «Жив, здоров, чего и тебе желаю». Жене, детям пишут подробно, ласково.

— Я посплю немного, — сказал Рябоконь. — Спать хочется.

Он принес несколько досок, бросил их в костер — взвились искры. Спал он тревожно: ворочался, всхрапывал, бормотал какие-то ругательства.

«Ишь ты, парень-то как переменился! — подумал Романцов, глядя с сочувствием на красивое лицо Рябоконя и забывая, что тот ровно на полгода старше его самого. — Словно ключевой водой умылся… А все, видно, дело в ответственности. Офицер!»

Никита перевернулся на спину, раскинул руки, и дыхание его стало еле слышным.

А Романцов ходил вокруг костра, заложив руки за спину, курил пресную немецкую сигарету и думал, что он проведет по лесу вслед за Михеевым и Минбаевым роту, ударит с фланга на противника и к утру захватит поселок, что самое главное в этом бою — внезапность атаки.

Он легко вообразил, что к рассвету фашисты в поселке успокоятся: ведь от дозорных на шоссе за всю ночь не было тревожных донесений. Успокоятся, а он их внезапно атакует с фланга.

«Фланг, внезапность!» — сказал он себе. Слова были тяжелые, угловатые, словно камни. В них была почти осязаемая руками прочность. Все, что он прочитал в уставах и книгах, видел и пережил во время боев по прорыву блокады, все, чему научился у полковника Уткова, было заключено теперь в этих словах.

Согнувшись, он начертил щепкой по снегу глубокую линию — шоссе. Рядом пролегла извилистая черта — путь его роты по лесу. И вот поселок — он воткнул щепку и возбужденно засмеялся.

«Конечно, замысел простой, ничего выдающегося в нем нет. Но год назад я бы не мог так уверенно принимать решение на бой».

Минуты покоя перед боем — самые мучительные для офицера. Необходимые приказы отданы, выходить еще рано, а приниматься за какое-нибудь дело уже поздно.

Было тихо. На западе край неба изредка светился от вспышек немецких ракет.

Скрипели полозья саней на дороге — привезли боеприпасы.

Снег лежал среди деревьев, синий, волнистый.

Романцов чувствовал себя спокойно. Усталости не было. Он не знал, почему это так, но усталости не было.

Вскоре пришел старшина, доложил, что через полчаса будет готов ужин. Боеприпасы — патроны, гранаты — получены.

— Пойдем без вещевых мешков, — сказал Романцов. — Автомат, две гранаты, тысяча патронов на бойца. Значит, надо устроить склад, ну хоть в сарае, охранять…

— Слушаю, Сергей Сергеевич.

— Мы возьмем поселок еще затемно. Постарайся пораньше привезти завтрак.

— Не сомневайтесь!

Старшина, как и Романцов, был чистосердечно убежден, что поселок будет взят затемно.

— Лошадь достанешь?

— Не достану, так украду, — усмехнулся старшина.

Отпустив Соболева, Романцов сделал то, что сделал бы на его месте любой фронтовик: сел у костра, вынул из кармана гимнастерки письмо.

Он был один и мог не стесняться, что улыбается растроганно. Он взял измятый конверт. Полковник Утков писал, что на курсы из Н-ского полка прибыли Клочков и Тимур Баймагомбетов. Они жалели, что не застали Романцова, просили полковника передать ему сердечный привет.

Затем он достал фотографию. И с фотокарточки ясно и доверчиво взглянули на Романцова глаза Кати.

Спокойно и тихо сейчас в Ленинграде, нет и никогда больше не будет артиллерийских обстрелов. В комнате на третьем этаже спит Катя, спит самая лучшая, самая прекрасная в мире девушка, которая неизвестно за что полюбила Романцова.

А может быть, она стоит, потушив свет, у окна, смотрит на черное небо — такое же, какое видит Романцов над собою, — на синие снега и думает о нем, тоскует, плачет или счастливо улыбается, вспоминая его.

— Товарищ командир роты, к вам пришли!

Романцов торопливо вскочил. Костер затухал, и он почувствовал, как одеревенели от холода его ноги.

Воздух потемнел, снега были уже не синие, а серые. Шумели сосны. Еще не очнувшись от воспоминаний, он пошел по тропинке на голос старшины Соболева и увидел идущего навстречу офицера в грязном полушубке, с порозовевшим от ночной стужи узким, изрытым оспинами лицом.

— Не узнали?

— Подождите… Лейтенант Сергеев, — неуверенно сказал Романцов. — Вы работали в дивизионной газете, когда я стоял у Ораниенбаума, и написали о моем выстреле в мину. Не ошибаюсь?

— Ошибаетесь. Капитан Сергеев! Я тоже не терял времени зря, работал, учился. Сейчас во фронтовой газете. Здравствуйте, младший лейтенант! Рад вас видеть! Прошло полтора года, как я писал о вашем выстреле.

— Да, время летит…

— Я искал вас и все опаздывал. Приехал в полк, а вы уже на курсах. Капитан Шостак рассказал о вашем удачном поиске. Перед нынешними боями был у полковника Уткова. Старик сказал: «Был курсант Романцов». — «А где он сейчас?» — «На фронте!»

Они засмеялись.

— Значит, офицер?

— Да. Командир роты.

— Поздравляю!

— Неудачно вы пришли, — огорченно сказал Романцов. — Рота сейчас выходит в бой.

— Комбат мне уже объяснил. Я и заторопился, чтобы не опоздать хоть на этот раз.

— Пришли бы утром! — великодушно предложил Романцов. — В пять ноль-ноль я возьму поселок.

— Уверены? — осторожно спросил капитан.

Романцов только улыбнулся в ответ.

Бойцы без сутолоки поднимались со снега, встряхивались, прыгали, закуривали. Они привыкли теперь засыпать на рассвете, идти в бой вечером. Они перепутали день и ночь, жизнь их была трудной, мучительной.

Сегодня им удалось отдохнуть четыре часа, и за это они были благодарны Романцову и судьбе.

Пришли бронебойщики, присланные комбатом.

Через несколько минут остановились у костра минометчики.

— Сережка, мой взвод готов к выходу! — крикнул какой-то лейтенант.

Внезапно он остановился. Сергееву даже показалось, что он споткнулся, хотя место было ровное.

Оглянувшись, капитан увидел, каким строгим взглядом прищуренных глаз встретил Романцов лейтенанта. Тот выпрямился, поднес руку к шапке и четко сказал:

— Товарищ капитан, разрешите обратиться к командиру роты!

— Да.

— Товарищ командир роты, взвод минометчиков прибыл!

— Хорошо. Разрешите им курить. — Романцов обратился к журналисту: — Вынужден попрощаться с вами. Приходите утром в поселок, право… с бойцами бы побеседовали… А сейчас поужинайте. Старшина, накормите капитана!

Узкий след Михеева и Минбаева терялся среди сосен. Рота шла невдалеке от шоссе, где стояли вражеские заслоны. Бойцы увязали по пояс в рыхлом снегу, барахтались в сыпучем месиве.

Автоматы они держали высоко над головой, словно переходили вброд реку.

Позади, по уже утоптанной дорожке, шли минометчики. Им было труднее всех: минометы неимоверной тяжестью пригибали их к земле.

Романцова больше всего мучило то, что нельзя было курить. И он понимал, как страдают его солдаты: ведь они тоже не курили.

Изредка с вершин сосен падали хлопья снега; тишина ночи наполнялась тогда зыбким шумом,