– Папа, ты спишь со своей падчерицей?

7.3

7.3

Отец прожигает меня остервенелым взглядом. Вот что я творю? Что со мной не так? Зачем я лезу туда, куда меня не просят!

– Иди в кабинет. Немедленно, – цедит сквозь зубы отец, еле сдерживая гнев.

– Пап, я…

– Иди. Быстро, – рявкает так, что челюсти сводит от страха.

Круто развернувшись, отец оставляет меня и направляется в сторону столовой.

У меня от испуга ладони вспотели и снова начался нервный тик.

Все – мне конец. В голове будто вакуум образовался. Не допускаю ни одной лишней мысли. Потерянная, без права на выбор, иду, как на плаху, в сторону кабинета. Я не хочу, не хочу, чтобы моей жизнью распоряжались! Пусть это делает с теми, кто ему подыгрывает. Внезапно на сердце навалилась такая тоска, что хоть волком вой. А все потому, что я вспомнила взгляд Светланы Петровны. Моей бывшей начальницы: в ее глазах была полная безысходность и затравленность. И только сейчас я в полной мере вдруг осознала, почему она тогда себя так чувствовала. У нее не было выбора. Ей навязали ее судьбу. Ее будущее. Бедная. Бедная Светлана Петровна. Мне так было страшно и жалко ее одновременно и именно такие чувства сейчас вызывает во мне мое будущее. Моя судьба.

Затаив дыхание толкаю дверь и делаю неуверенный шаг внутрь.

Миша сидит в кресле. Спиной ко входу. Но, услышав звук открывшейся двери, его плечи дернулись, расправились. Но на звук он не повернулся. Остался в том же положении. У меня же сердце заходится от щемящего страха, а еще презрения, которое вызывает во мне некогда любимый мужчина.

Намеренно расправляю плечи, выпячиваю грудь. Мне не стоит его бояться. Я в своем доме. Я здесь хозяйка, кто бы что не думал по этому поводу. Это дом моих родителей и я не позволю себе показаться слабой перед человеком, который обманул меня.

Уверенной походкой, но все еще немного прихрамывая, я прохожу к креслу, которое стоит по левую сторону от того места, где находится Миша. Но стоит мне поравняться с мужем, как я тут же замираю в шоке, когда в глаза бросается скромный букет из трех желтых роз, лежащий на коленях у мужа. В этот момент он поворачивает голову и моему взору открывается не менее печальная картина, чем желтые розы. Темно-фиолетовая гематома расплылась по правой части шее и спустилась за воротник белой рубашки, спрятавшись под тканью.

– Здравствуй, Марина, – произносит Миша, скрипя зубами.

– Зачем приехал? – в том же тоне отвечаю ему, усаживаясь в кресло.

– Если бы мог не приезжать, поверь, и ноги бы моей рядом с тобой не было. Вот, держи и наслаждайся властью своего отца. Шалава.

Я машинально ловлю букет, который летит прямо мне в лицо, и одновременно с этим прокручиваю слова Михаила. У меня от негодования в груди загорается огонь. Меня пробирает крупная дрожь. Да как он смеет! Вскакиваю на ноги и с размаху наношу по лицу мужа хлесткий удар принесенными цветами.

– Сумасшедшая! – взвизгнул муж, закрываясь руками от удара.

А меня так и распирало изнутри. Я словно потеряла контроль над своими действиями, обезумев от обиды.

– Казел! Кабель! Сукин сын! Да как ты смеешь так говорить! Сволочь!

И вдруг, неожиданно, на меня сзади, будто удавку накидывают. Оставляют без движения. Останавливают.

– Пусти! Пусти!

Брызгаю слюной, кричу, выворачиваюсь из захвата.

– Боже, да что с тобой происходит, Марина! – грохочет надо мной голос отца.

У меня от его тона кровь в жилах леденеет и весь пыл сходит на нет. Обмякаю в его руках и неожиданно для себя надрывно всхлипываю со словами:

– Он меня обозвал, пап.

Неконтролируемые слезы горячими потоками хлынули из глаз. Меня прорвало. Мне до этого казалось, что все слезы я выплакала, когда Миша меня бросил, а, уходя, втоптал мою гордость, мою любовь в грязь. Но я оказалась не права. Сейчас мое тело сотрясалось от спазмов, сопровождающих рыдание.

Я сама не понимала, что плела не слушающим меня языком. Только в мыслях было одно: рассказать, обвинить, заставить пожалеть меня. Мне было сейчас это так необходимо… Но вместо этого я услышала:

– Марина, прекрати истерику.

Отец грубо усадил меня в кресло и вручил стакан с водой.

– Что ты правда устроила тут детский сад. Мы взрослые люди… И ты, Михаил, что за ребячество?

Я смотрела на отца с досадой и обидой, а грудь жгла ярость и злоба.

– Да я что, Николай Алексеевич?! Я вообще ничего. Цветы ей отдал. Все, как вы сказали.

Слезы еще хлеще полились из глаз. Значит цветы – это идея отца? Боже, чего он добивается?

– Папа, – бормочу сквозь рыдания, подтирая нос, смахивая водопады влаги со щек. – Зачем тебе это? Ты разве не видишь ничего? Или ты специально все игнорируешь?

– Так, Марина. Еще раз успокойся, – теряя терпение, цедит сквозь зубы отец. – А ты, Михаил, следи за языком. Зачем усложняешь?

Глотая слезы от обиды, я в голове пытаюсь придумать оправдание отцовским действиям. Я все никак не могу понять, почему он к Мише относится с таким снисхождением, когда в мою сторону тот проявляет только раздражение и грубость.

Под тяжелым взглядом отца, которым он смотрит на меня, подперев рукой голову, я все же кое-как успокаиваюсь и прихожу более менее в чувства. Начинаю давать отчет своим действиям и мыслям.

– Так, а теперь мне нужно с вами поговорить. Серьезно поговорить, – отец выдерживает паузу, а я задерживаю дыхание, как впрочем это делает и Михаил, боковым зрением замечаю его застывшую в одном положении грудь. – Ни о каком разводе речи быть не может. Я надеюсь это вопрос мы закроем раз и навсегда, по крайней мере пока на неизвестно какое время.

– Папа, – выдыхаю обреченно.

– Молчать, – цедит родитель, глядя на меня с прищуром. – Мое решение не подлежит оспариванию. Михаил, тебе, я думаю, объяснять нет смысла, что один неверный шаг и ближайшая канава окажется твоей могилой. Ты понял меня?

Муж громко сглотнул вдох. Кивнул.