Через несколько часов появились данные экспертизы ДНК, и все они были в пользу Грега Олсона. Полиция тут же передала эти сведения в СМИ, чтобы хотя бы частично вернуть миссис Олсон и ее ребенка к нормальной жизни. Полиция, конечно, расчистила снег на месте преступления и обнаружила, что тротуар залит кровью, большая часть которой, безусловно, принадлежала самому Олсону, а ее количество свидетельствовало о том, что он тоже наверняка стал жертвой убийцы. Стали распространяться слухи о третьем следе от покрышек, о так и не обнаруженных пулях-призраках и самое многозначительное — о ДНК таинственного черного вещества. На этот раз проба была взята не из слизи, а из кровавого подтека, обнаруженного в патрульной машине. Это означало, что на месте убийства находились четыре человека, а не три, и эксперты ФБР уверенно говорили, что именно четвертый, а не Грег Олсон и был убийцей.

Некоторые, конечно, начали подозревать, что там был и пятый.

— Ты сегодня какой-то другой, — заметил доктор Неблин на нашей очередной встрече в четверг.

К тому времени я уже пять дней разрушал выработанную мною систему правил.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Просто… что ты другой, — сказал он. — Есть новости?

— Вы всегда это спрашиваете, когда кто-нибудь умирает.

— Ты всегда другой, когда кто-нибудь умирает. Что ты думаешь о случившемся?

— Стараюсь не думать, — сказал я. — Вы знаете мои правила. А вы что об этом думаете?

Неблин помолчал, прежде чем ответить.

— Твои правила никогда не запрещали тебе думать об убийствах, — сказал он. — Мы довольно много говорили о них.

Это была глупая ошибка. Я пытался действовать так, будто все еще соблюдаю свои правила, но мне это плохо удавалось.

— Я знаю, просто я… теперь это как-то по-другому, вам не кажется?

— Безусловно, — сказал доктор.

Он ждал, не возражу ли я, но мне не приходило в голову ничего такого, что не показалось бы подозрительным. Раньше я никогда не пытался скрыть что-то от Неблина — это было нелегко.

— Как у тебя дела в школе? — спросил он.

— Отлично, — ответил я. — Все боятся, но, я думаю, так и должно быть.

— А ты боишься?

— Вообще-то, нет, — сказал я, хотя боялся сильнее, чем когда-либо, но он о причинах моего страха и не догадывался. — Страх — это… такая странная штука, если подумать. Люди боятся только чего-то иного, они никогда не боятся себя.

— А стоит бояться себя?

— Страх связан с вещами, которые ты не можешь контролировать, — сказал я. — Будущее, темнота или кто-то, кто собирается тебя убить. Себя ты не боишься, потому что всегда знаешь, как собираешься поступить.

— И ты боишься себя?

Я посмотрел в окно и увидел женщину на тротуаре, в полурассыпавшемся сугробе. Она ждала, когда прервется движение, чтобы перейти улицу.

— Это похоже вот на ту женщину, — сказал я, показывая на нее. — Она может бояться того, что ее собьет машина, или что она поскользнется на снегу, или что на другой стороне улицы негде будет встать, но она не боится пересекать улицу; перейти на другую сторону — это ее собственное решение, она уже приняла его, знает, как осуществить, и не предвидит в связи с этим никаких проблем. Она дождется, когда все машины пройдут, осторожно встанет на лед и сделает все, что в ее силах, чтобы обеспечить свою безопасность. Ее пугает то, что она не в состоянии контролировать. То, что с ней может случиться, а не то, что она делает. Она не лежит по утрам в постели и не говорит себе: «Надеюсь, сегодня я не пойду на улицу, потому что я боюсь, как бы мне не пришло в голову пересечь ее». Ну, вот она и пошла.

Женщина увидела разрыв в потоке машин и поспешила на другую сторону. Ничего не случилось.

— Все в порядке, — сказал я. — Ровным счетом ничего не случилось. Теперь она вернется на работу, где будет думать о других вещах, которые ее пугают: «Надеюсь, босс не уволит меня; надеюсь, письмо придет вовремя; надеюсь, на счете хватит денег для платежа».

— Ты ее знаешь? — спросил Неблин.

— Нет, — ответил я. — Но она ходит пешком по этой части города в четыре часа дня, так что причины ее пребывания здесь можно перечесть по пальцам. Вероятно, она пришла не за покупками, потому что в руках у нее ничего нет, кроме сумочки. Так что банк или почта — наиболее вероятные места, куда она направлялась.

Я вдруг замолчал и посмотрел на Неблина. Никогда прежде я не пускался в рассуждения относительно конкретных людей, с которыми он имеет дело, мои правила не позволяли мне размышлять о случайных встречных. Я хотел было обвинить его в том, что он провел меня, но он ничего такого не делал — просто позволил мне говорить. Я заглянул в его глаза, надеясь найти в них какое-нибудь свидетельство того, что он понимает смысл моего поведения. Он ответил мне взглядом в упор. Он думал. Анализировал.

— Неплохая мысль, — сказал Неблин. — Я тоже не знаю ее, но в большинстве своих предположений ты наверняка прав.

Он ждал чего-то — может, что я признаюсь в чем-то или скажу ему, почему мои правила сегодня изменились. Но я ничего не сказал.

— Последнее, что сообщалось о том убийстве на прошлой неделе, — это звонок в службу «Девятьсот одиннадцать», — сказал он.

Оп-па!

Кто-то, насколько можно понять, позвонил из таксофона — того, что на Мейн-стрит, — и сообщил об очередном нападении Клейтонского убийцы. Согласно последней гипотезе убийца прикончил Грега Олсона, кто-то увидел это и сообщил в полицию, а когда диспетчер отправил туда полицейских, убийца прикончил и их.

— Я об этом не слышал, — сказал я. — Но это вполне разумная версия. Они не знают, кто звонил?

— Звонивший не назвался, — сказал Неблин. — Или не назвалась. Голос был высокий, так что они думают, это или женщина, или ребенок.

— Надеюсь, это была женщина, — сказал я.

Бровь Неблина взметнулась.

— Что бы ни случилось в ту ночь, — сказал я, — это наверняка зрелище, неподходящее для ребенка. У ребенка от этого могут быть проблемы с психикой.

Мистер Кроули каждое утро вставал около половины седьмого. Будильником он не пользовался — просыпался сам. Десятилетия работы на одном и том же месте сделали свое дело — это стало его второй натурой, и даже теперь, много лет спустя после ухода на пенсию, он ничего не мог поделать со старой привычкой. Я знал это, потому что несколько дней наблюдал за ним из своего окна по другую сторону улицы, видел, когда и какие лампы включаются, а когда нашел удобное место для наблюдения, то украдкой подобрался к его дому и уселся у окна на четвереньках. Обычно сделать это было невозможно — меня бы выдали следы на снегу, но дорожки на участке мистера Кроули были идеально вычищены. Я мог приходить и уходить, когда мне вздумается.