Она закрыла глаза и открыла рот. Соус был, конечно, не такой, как у бабушки, но близок к тому — Джоанна практически слышала в этот момент голоса дяди и тети и своих двоюродных братьев в соседней комнате. — Ой, Донни, какая вкуснотища! Разве что соли добавить.

Не успела она договорить, как Донни наклонился и поцеловал ее в губы. Джоанна, конечно, была застигнута врасплох, но когда поняла, что произошло, то так и не смогла решить, что ей делать — послать его или стерпеть и посмотреть, что будет дальше. Ведь это же было не противно, а, наоборот, как-то ностальгично. Ее буквально уносило в прошлое — не столько от поцелуя, сколько от запахов и вкусов. А от этой песни, которая звучала у нее на свадьбе и сейчас звучала у нее в ушах, она снова уносилась душой в Рим, снова стояла у фонтана Треви под густо-синим небом, в сладком поцелуе обхватив за шею любимого.

А в следующий момент Донни подхватил ее со стула и понес в спальню — перенес на одном дыхании, одним махом, как раньше. Только теперь между ними словно висела эта злосчастная сережка. Такое впечатление, что Донни пытался стереть из их памяти этот жуткий случай, восстановив Джоанну в роли королевы их спальни. Джоанна не стала его останавливать. Целуясь, они упали на кровать, и теплая рука Донни стала ласкать грудь Джоанны.

Вот тогда-то она и решила остановить его — все-таки они собирались поговорить о деле, и к тому же она по-прежнему злилась на него из-за той сережки. Но настойчивость Донни, даже какая-то властность и упертость сделали сопротивление невозможным. А кроме того, когда до тебя никто не дотрагивался уже много месяцев, прикосновение мужских пальцев может всколыхнуть во всем организме миллионы крошечных ворсинок. Джоанна никогда не могла понять, как Грейс живет без этого, и уж чего не хотела, так это оказаться в категории стареющих, лишенных секса женщин, хранящих верность мужчине, которого давно нет рядом. Но все дело было в том, что они с Донни были до сих пор супружеской парой, а стало быть, им вроде как полагалось позволять себе такие моменты — но позволять до тех пор, пока они не поймут, что лишь моментами сексуальной близости проблем не решишь и брак не спасешь.

Конечно, оба это понимали. Просто играли в такую игру. И все же Джоанна видела, как Донни хочет, чтобы она вернулась навсегда — чтобы разгребала его бардак, стирала его одежду и ужинала вместе с ним перед телевизором заказанным по телефону фастфудом. Но слезами он ничего не добился, поэтому и устроил все это — клубничные свечи, свежие простыни и ее медленно спадающее с плеч платьице. И к своему удивлению, она обнаружила нечто необъяснимое и неизведанное, оказавшись голышом в своей собственной бывшей постели. Это ощущение разожгло в ней огонь страсти. Донни тоже разделся, теперь сняв с себя и брюки. Он полез на Джоанну, но она, обвив его крепкими ногами, перевернула его на спину.

— Джо, у тебя там что, пересохло?

Они расхохотались, а потом Донни собрал силы, взял ее за плечи и перевернул на живот. Джоанна взвизгнула от удовольствия, а Донни рявкнул, как сторожевой барбос, и через мгновение его лицо уткнулось ей между ног. Джоанна опять взвизгнула, на этот раз почему-то нервно, но от прикосновений языка Донни тут же забыла обо всем. Она задрала бедра, чтобы ему было удобнее, и, пока упивалась наслаждением, вспомнила, почему вообще влюбилась в Донни с самого начала. Она стонала и урчала так, что, когда Донни достиг «вершины Эвереста», стало ясно, что об этом знает весь многоквартирный дом. Донни пытался прикрыть ей рот, но она вырывалась, ей хотелось кричать и стонать, а когда все закончилось и она перевела дыхание, они с ним, катаясь по постели, расхохотались.

— Ой, блин, еда! — вдруг спохватился Донни, выпрыгнул из постели и помчался голышом на кухню.

Даже из спальни Джоанна унюхала запах подгоревшей пищи. Донни на кухне отчаянно матерился.

— Не расстраивайся, милый, я закажу еду в «Иль Багатто»! — крикнула ему Джоанна.

Она уже решила, что переночует у Донни — слишком устала, чтобы ехать сейчас домой, проще остаться здесь, а утром на «Сьюзи» поехать прямо на работу. У нее были здесь запасные сестринские штаны — как раз на такой случай.

Подгоревшая еда оказалась вполне съедобной, особенно если учесть голод обоих, поэтому Джоанна с Донни от души навернули все приготовленное.

— Твоя бабушка, наверное, в гробу перевернулась, — сказал Донни, набивая рот солянкой из колбасы, перчиков, томатной пасты и безнадежно почерневшей цветной капусты. Потом он стал рассказывать про свою работу — мол, дела в салоне идут превосходно, но если боль в плечах не остановить, он может потерять кого-нибудь из своих самых дорогих клиентов. — Ты пойми, я ведь даже не жду, чтобы ты достала мне это лекарство, — сказал он, потупившись в стол. — Я же знаю, как это для тебя напряжно. Я считаю, даже не стоило просить тебя об этом. Я просто хотел, чтобы ты что-нибудь сделала для меня, хотел проверить, любишь ты меня или нет.

Джоанна сказала, что это просто смешно — конечно, она любит его, а он ответил, что хочет купить нормальную квартиру где-нибудь в Бруклине или Куинсе и обзавестись наконец гребаными детишками. Джоанне понравилась идея — но только в теории. Она прекрасно понимала, что Донни просто пудрит ей мозги. Однажды, когда они уже расстались, Джоанна предложила вместе посещать терапию для супружеских пар, но Донни откровенно, без обиняков заявил, что это терапия для гомиков.

— И эти диваны у психологов — не для меня, — сказал тогда он. — Я признаю только один диван — мой собственный перед телевизором.

В этот вечер, когда они убрали со стола, помыли посуду и пошли спать, оба были слишком отяжелевшие после еды, чтобы думать о сексе. Лежа рядом с Донни, Джоанна думала о Хогане Вандервоорте и о странном волнении, которое нахлынуло на нее, когда они вместе шли под дождем. Но какой мелочью это, наверное, было по сравнению с годами, которые она посвятила мужу! Разве можно сопоставить какой-то коротенький мимолетный флирт во время грозы с такой важной вещью, как брак, который равняется целой истории жизни? А еще Джоанна понимала, что она нужна Донни. А это тоже кое-что значит.

Даже не кое-что, а очень многое. Она хотела, чтобы в ней нуждались. Капитан был такой солидный и самостоятельный, что Джоанна и представить себе не могла, что он мог нуждаться в ком-то. Она всю жизнь провела, заботясь о других людях, — сидела у изголовья, утешала, выносила горшки, старалась подарить надежду. По-другому она не умела. Другого и представить себе не могла.

Она прижалась к Донни и, словно желая защитить, обняла его худющее тело.

В два часа ночи Грейс решила устроить себе «обеденный» перерыв. С появлением Уэйда Коннера Майкл Лэвендер явно почувствовал себя низложенным, исключенным из числа «близких людей» и, отвезя Уэйда Коннера в отель, вернулся в больницу с таким высокомерно-повелительным видом, что тотчас же заработал у Андерса новую красную карточку.

Поэтому Грейс очень удивилась, когда в буфете среди медицинского и технического персонала увидела Майкла Лэвендера — он сидел в одиночестве за угловым столиком, уминая сандвич и одной рукой печатая на ноутбуке. В антисептическом освещении больничного буфета он выглядел ужасно — одежда помятая, глаза остекленевшие. Он стал больничным обитателем, призраком больничных коридоров и буфетов, блуждающим, как сомнамбула, по отделению в своем лиловом галстуке. Грейс метнулась к выходу. Она по опыту знала, что такие люди, как Лэвендер, так и норовят подкараулить на нейтральной территории, чтобы навалиться с миллионом вопросов.