– А когда этот инсульт случился?

– Раньше.

– Объясни толком. Это было в газетах? Обычные люди знали? Или твоя мать сообщила тебе это в интимной беседе в постели?

– Да пошел ты… – говорит охранник. – Да, про инсульт было в газетах.

– Черт, – говорит заключенный Z. – Черт, черт. – Затем, прочувствованно глядя охраннику в глаза своими, полными слез: – Когда?

– Что когда? В газетах?

– Инсульт. Когда был инсульт?

Охранник встает и, очень похоже на заключенного Z, начинает нервно расхаживать по камере. Когда наконец останавливается, его глаза опущены к носку ботинка, которым он скребет по несуществующему пятнышку на полу.

Заключенный Z никогда его таким не видел. Совершенно новое поведение, какого он ни разу не фиксировал за все годы.

Заключенный Z спрашивает еще раз:

– Когда у него случился этот инсульт?

Охранник собирается с духом. Во взгляде, которым он смотрит на заключенного, – подлинная любовь. Он правда, по-честному всего лишь оберегал его.

– В две тысячи пятом. Кажется, в конце декабря. А второй, крупный – уже в две тысячи шестом. Один чуть раньше, другой чуть позже Сильвестрова дня.

– Что?

– Восемь лет назад. Крупный – сразу после Нового года.

– Не понимаю.

– Так я и знал, что ты с ходу не поймешь.

– В смысле – ты меня разыгрываешь, – говорит заключенный Z. – Это не может быть так.

– Генерал был в коме.

– Живой, но в коме?

– Типа того.

– Что типа? Типа в коме?

– Типа живой. С две тысячи шестого.

– И ты мне не говорил.

– Не хотел тебя огорчать.

– У единственного человека вне этой тюрьмы, который знал, что я здесь заперт, был инсульт. У единственного, кто мог распорядиться моей судьбой – дать мне свободу, – был инсульт, и ты девять лет ничего мне не говорил?

– Восемь.

– Что?

– Восемь лет.

– Черт! Как ты мог это от меня скрыть?

– Мы с мамой. Даже скорее она. Мама молится. И она думала, что у него все небезнадежно. И у тебя.

– Да объясни же толком!

– Я хочу сказать, что мы надеялись, мы оба, и, если уж говорить, то все надеялись, весь народ! Что когда-нибудь Генерал… что когда-нибудь он возьмет и проснется.

2002. Берлин

Джошуа сидит в комнате с огромным окном, выходящим на озеро. Он постукивает ногой и трет сонные глаза.

Открывается дверь, ведущая на кухню, и появляется паренек с двумя чашками кофе на подносе. Он торопливо ставит их на стол и торопливо уходит. Не успела кухонная дверь закрыться за ним, как в проеме главного входа показывается Зандер; его шелковая жилетка расстегнута, и, что еще более удивительно, расстегнута и крахмальная рубашка под ней.

Джошуа видит, какой у Зандера загорелый и волосатый живот. Он поворачивается к стеклянной стене, через которую всякий, у кого есть бинокль, может засечь этот непорядок в одежде.

Зандер, проследив за взглядом Джошуа, кажется, понимает, из-за чего он обеспокоился, понимает – и ему все равно.

Он с размаху опускается в кресло рядом с Джошуа и берет одну из чашек.

– Сука, – говорит он, пригубив обжигающий кофе. – Сука, горячо.

Он дует на крохотную чашку – мощно дует, не может не отметить Джошуа, – и отпивает еще раз.

– Ты слыхал когда-нибудь, чтобы человек обжегся эспрессо после того, как кофе поставили на стол? – говорит Зандер. – Господи, ну что за мальчишка. – Затем, прищурив глаза, словно вот-вот раскроет заговор: – Есть какой-нибудь способ подкрутить бойлер у этих машин? Есть способ нарочно сделать кофе горячей, чем обычно?

– Не думаю, – отвечает Джошуа, слушавший его нервно. Ибо он не может взять в толк, с чего это вдруг Зандер, его сдержанный, исполненный стоицизма и обычно молчаливый домоправитель-немец, заговорил не по-английски, а на иврите.

– Значит, этот маленький говнюк тут орудовал только для того, чтобы мне досаждать. Он самая опасная личность под этой крышей, хотя, по идее, он-то как раз, один из всех, никому ущерба наносить не должен. Даже этот зловредный маленький повар делает свое дело без происшествий.

– Я не понимаю, – говорит Джошуа – подчеркнуто по-английски.

Он изо всех сил старается дышать ровно, хотя после ночного звонка это у него никак не получается. Он снова поворачивается к окну, за которым теперь проплывает гоночная гребная лодка. Он сосредоточивает на ней взгляд, стараясь извлечь спокойствие из размеренного изящества, с каким весла погружаются в воду.

– Что именно тебе непонятно? – спрашивает Зандер, твердый в своем решении использовать иврит. – Тебя смысл того, что я говорю, смущает, или сами слова?

– Пожалуйста, Зандер. – Джошуа чуть ли не умоляет. Он знает, что парню, который принес кофе, может быть слышно из кухни. – Я правда не понимаю.

– Это все, что у тебя имеется в твоем сраном арсенале? – спрашивает Зандер. Затем, искривив лицо, он передразнивает собеседника тоном, который Джошуа находит до обидного плаксивым: – «Что? Что это? Кто это? Я ничего не понимаю!»

Уже паникуя не на шутку, не зная, как добиться от Зандера, чтобы говорил тише, Джошуа сам переходит на иврит.

– Что если парень слышит?

Зандер качает головой так, будто в комнате, кроме Джошуа, есть кто-то еще, кому он может адресовать свою досаду.

– Это был у мальчишки последний кофе. Его уже тут нет. О чем тебе надо беспокоиться – это как нам выбраться из жопы, в которой мы по твоей милости. Что если немцы слушали? Что если американцы, которые слушают немцев, слушали их, слушающих нас? Сюда, может быть, уже едут с сиренами. И это я еще не рассматриваю то, что будет, если ХАМАС решит с нами разобраться прямо здесь. Ты хорошо нас подставил, чертов трепач.

Джошуа прижимает ладонь к подбородку и крутит головой, пока шея не щелкнула.

– Ты можешь мне объяснить, что там произошло? – спрашивает он. – На всех каналах говорят о погибших. Показывают, как люди несут над головой убитых детей.

– Да, – говорит Зандер. – Тот, кто нам был нужен, прятался в здании, которое обрушилось на соседний дом поменьше, там была семья, не имеющая к нему отношения. Большая семья, судя по репортажам.

Джошуа бледнеет. Он чувствует покалывание в кончиках пальцев – кажется, что может упасть в обморок.

– Так, значит, это мы сделали, действительно мы? Уничтожили дом, полный детей?

– Нет, это не мы. Большое здание упало так, как оно упало. Это сила тяготения. Непредусмотренный результат гравитации.