– Ты сбрил усы, – успеваю выпалить я.

Том нависает надо мной, поправляя очки.

– Я слышал, тебя выпустили, – говорит он.

– Похоже, весь город только обо мне и говорит, – отвечаю я. От его тона веет холодом. – Странно видеть тебя без формы.

Мы с Томом вместе учились в Галлатине. Он был моим самым близким другом. Мы, бывало, допоздна засиживались у него в квартире и дурачились вместо того, чтобы готовиться к зачету по эпидемиологии. Он продолжил учебу и получил полноценный диплом медбрата, и иногда нас ставили в одну смену в местной больнице. Кажется, Том был в меня влюблен, а я всегда воспринимала его скорее как брата. Теперь у него жена и двое детей.

– Только давай без всей этой хрени. – Он направляет на меня указательный палец. – Тебе удалось снова втереться в доверие к дочери, ну и пусть. Но у нас хорошая память.

– Все это большое недоразумение, – возражаю я. – Я совершила несколько проступков и заплатила за это сполна. Мы с Роуз Голд теперь близки как никогда. – Не совсем правда, но Тому Бехану об этом знать не обязательно.

Он цедит сквозь зубы:

– Я всегда был на твоей стороне. Я помогал тебе искать информацию о ее симптомах, предлагал варианты лечения, всегда подставлял плечо. – На его лице проступает раздражение. Том начинает говорить тише. – Ты хоть понимаешь, какой вред мы нанесли ребенку? Абсолютно здоровому ребенку! Мы давали клятву…

– Она с трудом держалась на ногах. Я бы не назвала ее абсолютно здоровой. – Я смотрю в глаза Тому Бехану. Мне отчаянно хочется вернуть старого друга. Я смягчаю тон. – Я надеялась, что мы сможем оставить все это в прошлом.

Том стоит, уставившись на меня. Кассирша за это время отпустила только одного покупателя. К очереди присоединяется еще одна тележка.

– Так-так-так.

Я поворачиваюсь и вижу Шона Уолша, крупного, похожего на дровосека мужчину. Мы с ним почти не знакомы. Тем не менее пять лет назад он нашел что рассказать обо мне журналистам. Том кивает Шону.

– Видишь ли, Пэтти считает, что нам нужно оставить все в прошлом, – говорит Том достаточно громко для того, чтобы все вокруг его услышали.

Я морщусь.

– Оставить в прошлом, а? – повторяет Шон, почесывая бороду. Бросив тележку, он подходит ближе.

– Да, – говорю я, потому что он ждет моего ответа.

Шон делает еще один шаг в мою сторону. Я бы предпочла, чтобы он стоял подальше. Люди в очереди перед нами, исподтишка глазея на нас, делают вид, что поглощены изучением стойки со сладостями.

– Мы знали друг друга с семнадцати лет, – говорит мне Том. – Может, как раз это и нужно оставить в прошлом.

Шон делает глоток кофе из своей термокружки.

– Думаю, весь город будет рад забыть про то, что ты когда-то здесь жила.

Я бы с удовольствием добавила ему в кофе пару капель из коричневой бутылочки, которая лежит у меня в сумке, закрытая белой крышечкой.

– Том, будь благоразумным, – тихо говорю я.

Тот делает шаг в мою сторону.

– Благоразумным? – выплевывает он. – И это говорит мне женщина, которая морила голодом свою маленькую дочь? – Том смотрит на Шона, приподняв брови. Он разыгрывает представление, но в его голосе слышится боль. Я знаю, как он расстроен. Если бы здесь были только мы двое, я бы заключила его в крепкие объятия, как в тот день, когда он завалил свой первый экзамен на сертификат. Это я убедила Тома попробовать еще раз. Но если я попытаюсь обнять его сейчас, на глазах у Шона Уолша и остальных покупателей, Том, наверное, даст мне пощечину.

– Не надо рассказывать нам, что благоразумно, а что нет, – говорит Шон и делает еще шаг. Теперь этот Уолш так близко, что я могла бы дотянуться до него рукой. – Будь благоразумна, сейчас же уходи из магазина, пока я тебя сам не вышвырнул.

Где-то рядом раздаются аплодисменты. Жар приливает к моим щекам.

– Но… – Я показываю на тележку, полную продуктов.

– Мой брат переживет без твоих денег, – бросает мне Шон, указывая на выход. Билл Уолш владеет этим магазином. – Покупай себе еду в другом месте.

Том и Шон зажимают меня, оттесняя к выходу из магазина. Голые ветви деревьев тянутся ко мне с улицы, покачиваясь на ветру. Я представляю по дереву для каждого жителя Дэдвика. Руки-ветви подхватывают людей и поднимают их все выше и выше. А потом, когда все эти Томы, Шоны и даже маленькие Тимми оказываются на высоте пятнадцати метров, деревья выпускают свою добычу – всех одновременно, в унисон. Я как дирижер. Тела падают на землю, тяжелые, совсем не похожие на розовые лепестки. Они бьются об землю головами, сворачивают шеи, ломают позвоночники. Их тела – это мой кровавый ковер. Я вытираю ноги об их лица.

Несколько секунд я упрямо стою, вздернув подбородок, сжав кулаки. Я пытаюсь поймать взгляд Тома, чтобы попросить пощады, но он не смотрит на меня. Его лицо выражает отвращение, будто он только что наступил на собачью кучку.

Мне не оставили выбора. Шаркающей походкой я иду к двери, понурившись и бросив в магазине свою тележку. Я думаю о пустом холодильнике, который ждет меня дома, и о том, как глаза Тома подернулись пеленой воспоминаний. Я выхожу за двери. Толпа у меня за спиной взрывается аплодисментами.

Ноябрь 2014

Я ЕХАЛА УЖЕ ЧЕТЫРЕ часа. Сначала на восток по Семьдесят четвертому шоссе, потом на север по Шестьдесят девятому. Это был важный день: я должна была познакомиться с папиной семьей и переночевать у них в Индиане. В прошедшие четыре месяца мы с ним много переписывались и несколько раз даже разговаривали по телефону. Я в основном слушала: папа охотно болтал за двоих. Однажды я даже отметила его разговорчивость, и он признался, что с возрастом начал разговаривать даже с незнакомцами – и в магазине, и в очереди на выезд с платной дороги.

Я добавила папу, Ким и двоих старших детей в друзья в соцсетях: надеялась на то, что эта семья полюбит меня еще до того, как мы познакомимся. Папа и Ким в сети были не так активны, как дети, особенно тринадцатилетняя Софи. Я лайкала все ее статусы. Они все были на разные темы и менялись очень часто.

«Указательные пальцы у меня на ногах длиннее, чем большие. В детстве мне говорили, типа, это значит, что я гений. Но даже тогда я понимала: на самом деле это значит, что у меня уродские ноги».

«Предупреждаю уже сейчас: подозреваю, что в конечном итоге я умру от рака. Мои бабушки и дедушки умерли от рака груди, горла, кожи и/или простаты. Единственная загадка – от какого из этих четырех умру я. Маловероятно, что от последнего».

Наверное, ее можно было назвать оригинальной.

Лето выдалось длинным, но теперь, в ноябре, уже начало холодать. Моя мать провела в тюрьме уже два года. Чем больше я сближалась с отцом, тем сильнее злилась на нее. Он оказался таким добрым и любящим человеком, а она скрывала его от меня. Раньше я думала, что мама очень меня любила. Даже когда я давала против нее показания, меня терзали сомнения. Я согласилась выступить только потому, что так мне велели миссис Стоун и полиция. Я продолжала сомневаться в себе на протяжении всего процесса. Но репортеры оказались правы, она была ядовитым чудовищем. Она была эгоисткой. Больше всего на свете она любила себя.