он держал в одном стволе картечь – а вдруг чувства обманут, подведут? Вдруг обознается и шарахнет в душу живу?

Мир вокруг был полон совершенно достоверных призраков, дразнящих ловчий пыл. То всплывёт на поверхность, покрутит вытянутой из панциря мордой и вновь уйдёт под воду черепаховый нырь, то спикирует с кликом давешний воздушный скат, то что-то большое и тёмное не то проплывёт, не то пробредёт в лунном свете на чистой воде, поднимая и опуская грушевидную голову с тремя мерцающими холодным сиреневым светом глазами…

Пётр Алексеевич, вместо того чтоб ущипнуть себя и рассыпать дива дивные, как в цифровом кино, на пиксели, тихонько прошептал:

– Прохудился самовар, потёк. Приехали.

Свой голос он услышал.

Кончилось представление только с рассветом, как кончается буйство нечисти с первыми (третьими?) петухами. Небо на востоке понемногу озарялось, и в какой-то миг ещё неверное его свечение разом одолело наваждение. Как только захлопнул двери чуждый мир, ушли и страхи. Так лопается воздушный шарик: вот он парит, большой и яркий, и – чох-кулачан! – нет его. И всё же, что это было? Пётр Алексеевич пребывал в бессильной растерянности, как не освоивший матчасть автолюбитель перед заглохшим двигателем, из которого ушла к чертям животворящая искра. Перед его глазами ещё стояли ночные видения – невероятные метаморфозы неба, странные растения, вступающие в состязание с земной ботаникой, рвущиеся из недр невиданные шампиньоны, диковинная живность, снующая, галдящая и молчаливо, с достоинством несущая грозные и изысканные формы. Пётр Алексеевич решил: разумнее всего списать явление на фокус утомлённого сознания – не дрёма и не явь, а так, мультфильмы…

Не успев толком отойти от пережитого, Пётр Алексеевич услышал шум крыльев, обернулся и увидел, что к его болвана́м с явным желанием подсесть летит – один, второй, третий – табунок гусей. Он мигом снял ружьё с предохранителя и изготовился. Первый гусь, уже заходя на посадку, с опозданием заметил выставленные из прогляда стволы и оторопело завис над водой, отчаянно махая распростёртыми крыльями, – точно влепился в незримую вертикальную стену. Готовый герб основанного Нильсом королевства. Пётр Алексеевич выстрелил, гусь шлёпнулся на воду. Остальные с криком метнулись в стороны. Подбитый гусь, однако, резво поплыл с чистой воды в сторону торчащей щетиной осоки. Пётр Алексеевич ударил из второго ствола – гусь уронил на воду голову и замер.

Тут же раздались три выстрела подряд из куста Пал Палыча – должно быть, на его засидку налетел кто-то из рассеянной Петром Алексеевичем стаи.

Перезарядив ружьё, Пётр Алексеевич подтянул болотники и выбрался из куста за гусем. Из засидки ему показалось, что это гуменник, но нет – обычный серый гусь. Пётр Алексеевич вернулся в лодку и убрал трофей в рюкзак. Из куста Пал Палыча послышалось кряканье манка. Пётр Алексеевич извлёк свой, гусиный, и несколько раз кликнул.

В течение получаса он подстрелил ещё двух кряковых селезней, свиязь, чирка и лысуху с затейливыми перепонками на лапах – расплющенными, но не сросшимися. Несколько раз показывались гуси, но высоко. Потом птица опять пропала, как на давешней вечёрке.

Пётр Алексеевич было заскучал, но тут услышал всплеск рассекаемой воды и, оглянувшись, увидел, что к его засидке бредёт по затопленной болоте́ Пал Палыч, держа на весу мешок с уже собранными болванами. Пётр Алексеевич поспешно вылез из куста и, едва не зачерпывая сапогами воду, направился к своей пластмассовой стае, где были и спящие, и кормящиеся, и сторожевые. Пока сматывал бечёвку и укладывал чучела в мешок, Пал Палыч уже добрёл до лодки, бросил на днище болванов и раздутый, как колобок, рюкзак с добычей, после чего оценил ещё не убранную Петром Алексеевичем лысуху:

– У нас их воро́нами зовут – уж больно чарны. И мясо рыбой отдаёт – на любителя.

Пётр Алексеевич освободил верхушку куста от проволоки и распустил прутяной бутон, после чего они вместе вытащили лодку на воду.

– Тяперь я на вёслах, – сказал Пал Палыч. – Погреюсь малость, а то захолодел.

Спрятав лысуху в рюкзак, Пётр Алексеевич влез на корму, взял шест и, упираясь в неверное дно, принялся помогать Пал Палычу продираться по стелющейся прошлогодней траве залитой болоты́ к глубокой воде.

Солнце на треть поднялось над щетинящимся лесом горизонтом – яркое, слепящее, холодное. Небо налилось белесоватой апрельской голубизной, сухо шумел под ожившим ветром камыш, взвивались на его стеблях путаные прошлогодние паутинки.

Лодка шла скоро, теперь уже Пётр Алексеевич корректировал направление в неразберихе камышовых островков, на случай потревоженной утки держа наготове ружьё. Налетающий порывами ветер, как перуанец на бамбуковой флейте, посвистывал в стволах.

Плыли вдоль берега, когда впереди Пётр Алексеевич увидел над водой голову зверька – то ли выдра, то ли бобёр.

– Тс-с… – Пётр Алексеевич тронул Пал Палыча за колено. – Кто там?

Тот бесшумно опустил вёсла, на полуслове прервал рассказ о смехотворной жизнедеятельности районной власти, по бедности не способной ни на что путное, и обернулся через плечо. Зверёк галсами плыл им навстречу, то подбираясь к береговым кустам, то разворачиваясь к сухим камышинам, редко торчащим из воды. Увлечённый своими делами, лодку зверёк не видел. Приблизившись метров на двадцать пять, он наконец прозрел, замер и уставился на людей, поражённый своей оплошностью. А уже через миг кувырком ушёл под воду, прокрутив колесом над гладью длинное меховое тело. Пётр Алексеевич сообразил: выдра.

Вынырнул зверь уже далеко, под кустами у берега.

– Выдра, – подтвердил Пал Палыч. – Бобра спугни, тот ня просто нырнёт, а по воде так стябанёт хвостом, что гром да звон. Ня то сямью прядупреждает, ня то обидчивый такой.

Пал Палыч снова взялся за вёсла.

У прибрежной загубины, потревоженные, взлетели из бурой травы две утки. Пётр Алексеевич вскинул ружьё и, мигом забыв о правилах весенней охоты, сперва из одного, а потом из второго ствола ударил над головой Пал Палыча по той птице, что летела последней (в эту пору из двух летящих уток вторая – селезень). Ушла – только спланировали на воду два пёрышка.

– А ничего, – сказал Пал Палыч, поднимая предусмотрительно склонённую под ружейными стволами голову. – Мы нынче с трофеями, – и кивнул на рюкзаки.

Поставив вёсла в сарай, Пал Палыч отправился к Володе, чтобы поделиться с хозяином добычей. Пётр Алексеевич пошёл к машине – там у него была припасена бутылка «Столичной», которую после некоторых сомнений, вызванных свидетельством Пал Палыча о склонности медвежеватого рыбака к известному русскому недугу, Пётр Алексеевич решил всё же Володе вручить: бутылка одна, а добавить тут негде. Разумеется, никакой мзды за хранение вёсел и присмотр за лодкой Володя не