реставрации Лувра, он дошел до заместителя начальника отдела. Он ожидал увидеть старого, сгорбленного и седовласого профессора со старомодными очками на орлином носу, но, вопреки ожиданиям, очутился перед молодым южанином, черные волосы которого вились кудрями — как у сатиров на рисунках Пикассо. Его лицо обрамляла косматая черная борода, он курил трубку и с любопытством смотрел на Бояна.

Боян сказал, что он из Македонии, что он видел археологическую находку, которая выглядит так, будто она из Египта, но которую, поскольку он не египтолог, он не может идентифицировать. Потом Боян вынул фотографии.

— Из Македонии, говорите, — произнес молодой египтолог, беря в руки фотографии. — Необычно, необычно.

Он вытащил из ящика стола большую лупу и стал внимательно рассматривать снимки. Затем взглянул на Бояна — Бояну показалось, что в его глазах скользнула насмешка, даже издевка.

— Вы уверены, что это подлинное?

Боян пожал плечами.

— Именно это я и хочу установить.

Египтолог с лицом молодого Пана несколько минут сидел, попыхивая голубоватым дымом из трубки.

— В таких случаях нужно быть очень осторожным, — сказал он.

Боян кивнул, чувствуя себя учеником, не выполнившим домашнее задание.

Египтолог внезапно встал. Сделал несколько шагов по комнате, хотел что-то сказать, но передумал, сел, набрал телефонный номер и сказал кому-то, что спустится вниз.

— Пойдемте со мной, — сказал он Бояну. — Это будет полезно.

В подвале Лувра, в запаснике, где хранятся предметы, которые не выставляют в постоянной экспозиции, заместитель начальника провел Бояна между саркофагами и статуями Анубиса с головой черной собаки и Тота с головой обезьяны, между ящиками и картонными коробками, мимо полок, на которых в стеклянных витринах лежали мумии крокодилов и маленькие лодки из красного дерева, на которых солнце, представленное в виде скарабея, путешествовало по подземным водам ночи.

Это была современная версия пещеры с сокровищами, за сохранность которой отвечали не драконы, как когда-то, а приборы, следящие за влажностью воздуха, и системы сигнализации.

Они дошли до ряда ячеек с металлическими дверцами. Египтолог проверил что-то в списке, принесенном с собой, поднял трубку телефона, висящего на стене, и сказал кому-то: «Отключите!», вставил ключ в замок и отпер дверцу. Внутри был плоский деревянный ящичек. Он взял его и передал в руки Бояну.

— Откройте, — сказал он с ноткой иронии в голосе.

Боян открыл.

Внутри лежало ожерелье из цветного стекла, лазурита, сердолика и слоновой кости — точь-в-точь такое, какое Боян видел месяц назад на вершине Костоперской скалы. На одной пластинке из слоновой кости также было изображение Исиды в неглубоком рельефе, а на другой — изображение Анубиса; на первой, так же как на той, которую Боян видел, когда случайно познакомился с Максудом на рынке, отсутствовал верхний правый угол.

Боян держал коробку в руках, ошеломленно глядя на украшение. Египтолог взял ящичек у него из рук, положил обратно в шкафчик, запер, позвонил по телефону и попросил снова включить сигнализацию.

— Украшение найдено в гробнице Ти в Мемфисе, это тринадцатая династия, то есть примерно тысяча восемьсот лет до нашей эры.

Боян ошеломленно кивнул, не совсем понимая, что все это значит.

— То, что вам показали, — добавил египтолог, — это копия. Причем копия, сделанная недавно. Я не могу вам сказать, кто заказал копии — потому что это служебная тайна — скажу лишь, что это сделано с нашего ведома и разрешения. Лично я был с самого начала против — я знал, что копии вызовут ажиотаж, жертвами которого могут стать неопытные археологи. Поэтому я вам и показал это. Несмотря на то, что я был против проекта, все равно чувствую себя немного виноватым. Вот такие дела.

— Как глупо, — сказал Боян. — Я попался на удочку.

— Вы не первый и не последний, — засмеялся египтолог. — В начале века мои коллеги из Лувра купили в России — за огромные деньги — золотую тиару, которую, якобы, жители Ольвии подарили царю Сайтаферну; и только потом было установлено, что ее сделал незадолго до этого ювелир из Одессы. А что сказать о «великих этрусских воинах», купленных музеем Метрополитен в Нью-Йорке у итальянских производителей подделок; знали бы вы, с какой помпой открывали экспозицию — и с каким позором пришлось ее закрывать, когда выяснилось, что вся история их находки была просто выдумкой.

— Вы сказали, что копии сделали с вашего согласия…

— Иногда археологи, сами того не желая, загадывают загадки, которые потом приходится решать другим археологам, тем, кто после них. Знаете, в середине шестидесятых годов, когда Мальро пришла в голову идея заново откопать некогда засыпанный ров с восточной стороны Лувра, рабочие сразу обнаружили там египетскую мумию! Потом еще, потом еще — всего восемь! Здесь, в ста метрах от нас, в средневековом укреплении — восемь египетских мумий! Какая загадка! Затем все стало ясно: в первые десятилетия прошлого века из Египта привезли несколько мумий, но, то ли из-за несоблюдения условий при перевозке, то ли еще по какой причине, они начали разлагаться. В них завелись черви, по всему музею пошла ужасная вонь. И мои давние коллеги решили от них избавиться — они просто зарыли их поблизости, ночью, чтобы никто не знал.

— Я все равно не понимаю, — сказал Боян. — Это украшение — зачем делать — я хочу сказать: для чего нужна копия? Или даже несколько копий?

— С их помощью предполагалось поймать международную группу грабителей и торговцев древностями. А вот как это ожерелье попало в Македонию, этого я и вправду не знаю.

Ошарашенный открытием, Боян вышел из Лувра. Он жмурился от резкого перехода из полумрака подземных хранилищ на открытое пространство — залитый ярким светом Париж вертелся вокруг него роскошной каруселью, в которой бесконечно переплеталось истинное и ложное.

Когда он перешел на остров Сите, то почувствовал, что устал и голоден; накануне вечером он не ужинал, а утром не завтракал. Боян сел перед бистро на rue du Cloître-Notre-Dame, напротив северного фасада собора. Он медленно хрустел румяной корочкой запеченного сыра на croque monsieur, запивая бутерброд пивом.

Вдали, где улица вливалась в площадь, двигались маленькие человеческие фигурки, смазанные ярким солнцем, как персонажи азиатского театра теней. Весь Париж казался Бояну сценой, на которой разыгрывается действо, смысла которого не понимает никто.

За столиком рядом с Бояном несколько молодых американок разглядывали только что купленные открытки с фотографиями химер с большой галереи Нотр-Дам.

— О, готика, — восклицала одна из них с деланным воодушевлением и пафосом. — Как загадочно!

Боян допил свое пиво и, вставая, наклонился над ними.

— Нет, юная леди, — сказал он с ледяной улыбкой. — Эти фигуры создал архитектор Виолле-ле-Дюк в девятнадцатом веке