На улице блеснули фары, во двор въехала машина. Судя по всему, это был Володя.

— Ну что, может, договоримся? — миролюбиво спросил командир. — Ты нам девочку, мы тебе свободу. Если мало — пять штук отступных дадим за моральные убытки.

Сулейман с ненавистью взглянул на него. Похоже, не получится договориться. Добром… В комнату вошел Володя, молча кивнул. Все в порядке.

— Ну не хочешь — как хочешь, — развел руками командир. — Ты нам выбора не оставляешь.

И быстро взглянул на бойцов. Которые тут же, выполняя молчаливый приказ, придвинулись к пленнику, готовые броситься на него в любое мгновенье.

— Давай его сюда…

В комнату втолкнули мальчишку. Чеченского мальчишку. Лет десяти. Сулейман взревел диким зверем и дернулся в сторону командира, желая достать его зубами, потому что руки у него были стянуты за спиной. Но бойцы, которые были начеку, легко справились с ним, отбросив назад.

Володя сгреб мальчика, придвинул к себе и схватив за волосы, развернул лицом к отцу. Было видно, что он готов выполнить любой приказ.

— Ну что? — спросил командир, — будем разменивать фигуры?

Этой мудреной фразы Сулейман не понял, но понял главное — понял, что сейчас, при нем, на его глазах будут убивать его сына!

— Шакалы!! — заорал Сулейман.

— Заткнись, ты, ублюдок! — перекрывая его, рявкнул командир. — Девочку не жалеешь — сына своего пожалей!

Командир знал, как разговаривать с «чехами» — так же, как они разговаривают! С позиции силы! Нормальной животной силы! Потому что силу — только сила ломит! Оттого «чехов» все боятся и перед ними пасуют, что знают, что они готовы легко, не моргнув глазом, прикончить кого угодно. И по этой причине «чехи» чувствуют свое превосходство над всеми остальными, кто не способен, не задумываясь, перерезать живому человеку глотку… Только это не тот случай, это — другой случай!..

Командир вскочил на ноги и, глядя в глаза Сулеймана, потянул из ножен штык-нож.

Это был ход, рассчитанный на менталитет чеченца, потому что русский никогда бы не поверил, что русский же офицер способен убить — зарезать ножом — ребенка. До самого последнего мгновенья не верил бы! А чеченец поверит, потому что будет судить по себе, а для него чужая жизнь, хоть солдата, хоть ребенка, — не такая уж ценность. Для него — только его ребенок ценность!

Командир подошел к мальчику и сделал то, что сделал его отец с похищенной им девочкой на той видеокассете, — он схватил его за ухо, сильно оттянул в сторону и приложил к нему остро заточенный штык-нож.

Мальчик не плакал и не кричал, потому что это был чеченский мальчик, — он только побелел и стиснул зубы, затравленным волчонком глядя на бойцов.

«Ну что?.. — вопросительно взглянул командир на Сулеймана. — Резать?..»

Тот уже готов был сдаться, но против работал все тот же чеченский менталитет — он не верил, что его и его сына отпустят отсюда живыми. Они все равно убьют их, потому что именно так сделал бы он — все узнал и убил. Потому, что такие обиды не прощают и оставлять в живых кровников глупо и опасно. Их нужно убить хотя бы из чувства самосохранения, прямо сейчас, спасая тем себя и своих будущих детей и внуков. И они должны убить, так как знают, что иначе он, несмотря на маски, найдет их и зарежет!

Но командир не понял его, он истолковал его молчание по-своему, он подумал, что в его решимости сомневаются. И резанул по уху. Сталь легко перерубила плоть, и в его пальцах остался ошметок уха.

«А ты как думал — кровь за кровь, плоть за плоть!..» — зло, оправдывая сам себя, подумал командир.

Из перерезанного уха мальчика хлестала кровь.

Но он и тогда не заплакал, потому что на него смотрел его отец, которому он боялся показать свою слабость. Он держался как мужчина!

«Хрен их завоюешь! — мгновенно подумали бойцы и подумал их командир. — Наши бы детки давно слюни распустили, а этот ни черта!..»

— Ну, что теперь скажешь? — повернулся к Сулейману командир. — Где девочка?

И понял, нутром почуял, что ничего он не скажет, хоть брюхо его детенышу вспарывай! Но только не будет брюха!

— Ты, ишак дремучий! — заорал, срываясь, командир. — Я же твоего сына режу, а ты как чурбан!.. Он же у тебя один — я же род твой прерву! А девчонку, один хрен, найду. Без тебя найду!

И вдруг, бросив нож вниз и подцепив острием штаны, одним рывком резанул ремень и пояс. Штаны свалились вниз, на колени. Мальчишка вздрогнул, потому что не был к этому готов, потому что ему стало стыдно стоять вот так, без штанов.

— Я же ему к чертовой матери все отрежу! — страшно проорал командир. — Он же бабой у тебя станет! Из-за тебя!

И, мгновенно уловив в глазах Сулеймана испуг, поймал, схватил пацана за самое уязвимое его место. Оттянул, как кастрируемому барану, приложил к натянутой коже штык-нож…

Он не знал, сможет ли вот так резануть по натянутой плоти. Может, нет, потому что даже убить, ткнув ножом пацану в живот, было бы легче и милосердней. Скорее всего нет… Но может, и да! Уже не из-за девочки, из-за того, что надоело ему быть слабее чеченцев и собирать отрезанные ими головы своих и чужих бойцов!..

— Говори, падла! Или я причиндалы твоего щенка тебе в рот запихну!..

Этот язык Сулейману был понятен, на этом языке вся Россия разговаривает — на языке братков! Он поверил, что русский командир не пугает, что он выполнит свою угрозу, что он резанет!..

— Отпусти его! — тихо, со страшным напряжением сказал Сулейман.

И командир понял, что переломил ситуацию, что отец не хочет говорить при сыне, не хочет показывать свою слабость.

И еще понял, что теперь не сможет сделать то, что только что собирался сделать, — теперь уже нет! Точно — нет!..

Дело было дрянь. Уже шестой день они не выходили из боев, потеряв половину отряда. Федералы гнали их, зажимая с флангов и выводя на «вертушки» и минные поля, но они каким-то чудом уходили. Пока — уходили…

Теперь они залегли в какой-то случайной, встретившейся на их пути яме, заваленной мусором, залитой водой и заросшей по периметру кустарником, надеясь дождаться здесь ночи. В яме дышать было нечем от густого, тошнотворно-сладкого трупного запаха, исходящего от сваленных в яму трупов павших животных, которые активно разлагались. Но выбирать не приходилось…

Они лежали, изготовив к бою оружие, слыша как мимо проходят русские патрули. Они уже не верили, что смогут выбраться из этой ямы, из этой заварушки живыми. И вообще уже мало во что верили…

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что партизаны на этом свете не заживаются. Если они не попадают в засады, то подрываются на переходе на минах, если обходят мины, то гибнут в бою, угодив под залп минометной батареи или системы «Град», если избегают открытых боев, прячась в горных убежищах или бункерах, их рано или поздно находит и выкуривает оттуда разведка, если они вообще никуда не высовываются, не воюют, не стреляют и не взрывают, а сидят, то умирают от голода, холода, болезней и суда шариата.