в правительстве обсудили ажиотаж вокруг жвачки и, чтобы сбить его, решили наладить выпуск собственной. Закупали на западе технологии, оборудование. За валюту, за «нефтедоллары», отрывая их от важнейших отраслей народного хозяйства. А жующие физиономии советских молодых людей входили в моду и признавались нормальными.

Застой

Брежневский застой проявился в первую очередь в том, что угас энтузиазм советского народа. Его еще пытались подогреть искусственно. Снова, как в былые времена, провозглашались ударные комсомольские стройки – КамАЗ, БАМ. Но шумиха оказывалась сугубо показной. Торжественные проводы молодежи на стройки устраивались для публики, воодушевление демонстрировали «подсадные утки». Для остальных «ударные» стройки были лишь возможностью заработать. Туда ссылали «химиков» – осужденных за хулиганство и другие мелкие преступления.

Высокие идеи строительства коммунизма или противостояния враждебному окружению больше не работали, людей перенацелили на материальные выгоды. А с материальным тоже было неладно. Советская база промышленности отстала от западных стран: в эпоху всеобщей автоматизации вручную трудились 40 % работников промышленности, 60 % в строительстве, 75 % в сельском хозяйстве. Из-за разрушения деревни ухудшалось снабжение продовольствием. Его поддерживали искусственно в Москве, Ленинграде, столицах союзных республик. И возникло явление «колбасных поездов», когда жители соседних областей наезжали с рюкзаками в крупные центры затовариваться продуктами. С 1976 г. в столовых и кафе по четвергам были централизованно введены «рыбные дни».

Силясь повысить благосостояние граждан, правительство стало закупать за границей не только продовольствие, но и товары ширпотреба. А в результате поток импорта завоевывал советский рынок. Конкурировать с ним отечественные заводы не могли, хотя они зачастую выпускали даже лучшую продукцию – из натуральной кожи, хлопка, шерсти, шелка. Однако с открытием западных «окон» в СССР пришли и переменчивые моды. А советская плановая система обладала значительной инерцией, не позволяя быстро перестраивать производство. Ведь для этого требовалось останавливать его, срывалось выполнение планов. Что сказалось бы на фондах, премиях. К тому же за границей были лучше химические красители (до сих пор они в СССР не особо требовались, вот и не обращали на них внимания).

Получалось, что народ гоняется за яркими синтетическими импортными изделиями. А советская продукция не находила сбыта. Предприятия перевыполняли планы, но поддерживались за счет государственных дотаций. В таких условиях и реформы Косыгина – Либермана никак не могли работать. Какая же тут прибыль? Ее считали для отчетов, искусственным образом. А на самом деле предприятия целиком зависели от министерств и ведомств, чтобы получить оттуда средства. И из этих же дотаций старались что-то выгадать в «собственные» фонды.

Разрекламированное материальное стимулирование рабочих превратилось в обязательные «премии», дополнение к зарплате. Если не дашь – могут уйти на другой завод. Проводились и различные эксперименты по улучшению организации труда – «бригадный подряд», «Щекинский эксперимент». О них разворачивались кампании в прессе, по телевидению, их хвалили в докладах высоких руководителей. Но они так и оставались на уровне экспериментов.

Сказывалась и другая особенность советской экономики. Со времен Хрущева и его «погони за Америкой» новое оборудование всегда направлялось на вновь построенные заводы и фабрики. Так получалось удобнее отрапортовать, показать рост производства. Старым предприятиям внимания не уделялось, и средств на их реконструкцию постоянно не хватало. Они продолжали работать на прежнем оборудовании, морально устаревшем, изношенном.

Хотя советская наука занимала передовые позиции в мире! С 1950-х до конца 1960-х государственные расходы на нее выросли в 12 раз, количество научных работников увеличилось в 6 раз. В СССР трудилась четверть всех ученых мира! В вузах занималось 5 млн студентов, а обучало их полмиллиона преподавателей. Это обеспечило грандиозные достижения Советского Союза. Осуществлялись космические программы, развивалась атомная энергетика, создавалась первоклассная военная техника, делались блестящие открытия в области физики, математики, биологии, химии… Правительство ставило задачу соединения научно-технической революции с производством, что сулило невиданные перспективы.

Но на заводах и фабриках новейшие разработки внедрялись крайне редко. Потому что для этого требовались капиталовложения. Требовалось доказывать по инстанциям вплоть до министерств, какую выгоду принесет новшество. А средства были уже расписаны – согласно годовым, пятилетним планам. Значит, требовалось их корректировать. Нужно ли это было для министерства? Но и для предприятий, чтобы менять производственный процесс, надо было останавливать его. Снова нарушатся планы, а от их выполнения зависели фонды, дотации, премии. Проще было оставить все как есть. А правительство, имея приток «нефтедолларов», для реконструкции производства пошло по другому пути. Вместо внедрения отечественных разработок закупало за рубежом оборудование, автоматизированные линии и даже целые заводы.

Впрочем, стоит обратить внимание на еще один аспект. Развитие советской системы образования (лучшей в мире), науки, культуры имело и обратную сторону. Интеллигенция чрезмерно разрослась, по переписи 1979 г. она составила 19 % населения. Но ведь и научные, культурные, образовательные учреждения жили за счет государства. А казна была «не резиновая». Государственных вложений требовало строительство заводов, фабрик, жилья. Дотаций требовало то же самое бесплатное образование и здравоохранение, санатории, пионерские лагеря. Огромные расходы страна несла на военные нужды. Однако колоссальные средства уходили и на поддержку социалистических стран, «дружественных» правительств «третьего мира». На все денег не хватало. Оклады интеллигенции были низкими. Молодые специалисты, научные работники, подрабатывали во внеурочное время грузчиками, чернорабочими, в отпуск ехали на стройки. Ютились по общежитиям, до старости дожидаясь квартир. И росло число «неудачников», скептиков.

Возможность улучшить свое положение открывалась на партийной работе, в управленческих структурах. К раздуванию этих структур стремилась и бюрократия, каждый начальник силился увеличить свои штаты, а тем самым и собственный «вес». Число аппаратчиков всех уровней также чрезмерно разрасталось, их доля достигла 6 % всего населения [85]. Зато численность сельского населения уменьшалась. Если в 1939 г. доля крестьян составляла 47–48 % советского народа, то к 1979 г. она упала до 15 %. Оставшиеся жители с планами не справлялись. Стало уже нормой посылать на уборку урожая солдат, студентов, интеллигенцию, даже рабочих с предприятий (с сохранением окладов). Каждую «страду» на село мобилизовывалось 20 % взрослых жителей СССР!

Брежневская эпоха стала временем стабильности, местных руководителей не трясли, не дергали. Но они начинали чувствовать себя в своих областях и республиках как в личных «феодальных княжествах», расставляли собственных ставленников. А под их покровительством пристраивались и предприимчивые люди, умеющие делать навар на строительстве, на фондах, выделенных для промышленности и сельского хозяйства. Пристраивались и махинаторы, жулики. Налаживали спекуляции дефицитными импортными товарами. Или изготовление «левых» подделок, причем из государственного сырья, а часть и на государственном оборудовании. Возникло явление, получившее название «теневой экономики». Такие структуры вскрывались в Азербайджане, где Алиев продолжал масштабную чистку. А оттуда нити следствия повели в соседнюю Грузию, где царила аналогичная картина, в руководстве республики было «все схвачено».

Первый